В однокоренных единоначальственных религиях женские волосы принято прятать. Раньше и крестьянки-христианки ходили в платочках, а дамы мерились фасонами шляпок. Опростоволоситься (оплошать) изначально – выйти в люди с простыми, неодетыми волосами, теперь платочки нацепляют только в церкви. Мусульманские хиджабы, наоборот, внедрились спящими агентами в социумы, где волосы были свободны, а паранджи и никабы не встречались вовсе. В иудаизме из-под шапочки или парика ни один волосок не должен высунуться наружу. Потому что волосок – напоминание о мире шерстяных, с которыми у нас ничего общего. Не поэтому, конечно, а потому, что волосы формируют облик. Если брюнетку с прямыми волосами превратить в кудрявую блондинку, ее можно не узнать при встрече. Есть в них, волосах, волшебство.
Я хожу к своему парикмахеру и ощущаю дискомфорт, когда приходится идти к другому. Не потому, что стригут плохо – вроде то же, никто, включая зеркало, не видит разницы, но я чувствую неправильную диспозицию этих непонятно из чего изготовленных внутри головы волоконцев. Дело не в красоте, а в самоузнавании. Шерсть на голове – уже не шерсть, а прическа, индивидуальный головной убор, ореол. У зверей шерсть дорастает до положенной ей породой длины и останавливается, а у человека растет бесконечно. Будто голова хочет что-то сказать генерируемыми ею волосами, и говорит, говорит… Отвечаешь стрижкой или просто слушаешь и плетешь косу.
Если считать, что человеческих особей создал Бог (используя компоненты, которые уже применял при создании разной живности), сначала Адама, потом Еву, то, создавая первый образец, Адама, Он экспериментировал, а делая Еву, уже усовершенствовал модель. Увидев, что модель Ева лучше модели Адам, решил, что это несправедливо, и пригасил, ослабил субъектность Евы, назвав ее слабым полом. А несовершенства Адама задрапировал словом «сила» и пустил в производство как сильный пол. Так все и шло: «Волос долог – ум короток», – характеризовала женщин русская пословица. И не было на горизонте богинь – Афины, Артемиды, Афродиты, Геры, чтоб заступиться за женщин, была только женщина-мать, мать Бога, сына Бога. У тех, кто прячет волосы, и такой не было.
Фон жизни нашей, с матерью ли, без матери, – запретить и спрятать. Запретить слова, вылетающие из головы, выбивающиеся из-под коммунального колпака – разные слова, и о злодействах, проросших в истории, и о тех, что происходят перед глазами. Глаза тоже лучше спрятать, опустить долу, но необязательно: смотри, при условии, что волосы не встанут дыбом на голове. Потому что, если волосы дыбом, колпак слетает, слов, ног и, главное, женщин, на которых держится какая-никакая мода на человека, не удержать.
Я – русский народ
Холодными зимами дуло из окон и балконных дверей. Я сидела за письменным столом в шубе, меховых тапках, под тепловентилятором, а спать ложилась в шерстяной шапке. Вызывала столяра – чинить бесполезно, советские деревянные рамы изогнулись и их не выпрямить. Чего проще – поставить новые, и уже появились стеклопакеты, но нет – терплю, приспосабливаюсь, потому что это же целая революция: чтоб выкорчевать старые, надо куда-то отодвинуть мебель, заклеить скотчем шкафы, иначе цементная пыль навсегда въестся в одежду и книги. Сидеть с этим всем заклеенным и сдвинутым, как в мебельном магазине, и ждать мастеров. Ждать их, по рассказам, приходится не один день, еще и, опять же по рассказам, бывает, что «костюмчик не сидит» и надо все переделывать. Плюс ко всему – дорого. Не дороже здоровья, приходящего в негодность на все время стужи, и счетов за электричество, но не всегда же зима, в общем – не сегодня, потом.
Потом, конечно, наступило, после совсем уж лютых морозов, и были дни ожидания, цементная пыль, но все кончилось хорошо. «Сетки на окна поставить?» – спросил замерщик. – Нет, конечно, нет, зачем мне сетки! Подумаешь, мухи-комары – лето не вечно, можно перетерпеть. В одно лето появились и осы, свили гнездо на балконе этажом выше, в брошенной квартире. Там жил старичок, который вздумал учиться играть на рояле, а может, вспоминал детство, уроки музыки, которые так и не пошли впрок, потому что фальшивил безбожно, насилуя мой бескомпромиссный слух.
Я желала старичку смерти. Желала и каялась, желала и каялась. Напоминая себе, что в прежней квартире сосед сверху бренчал на гитаре, повзрослев, запил и буянил, а его жена от расстройства устраивала потоп в ванной, который превращал мой потолок в дождливое небо. Но это же было не самое страшное в нашей советской жизни, основанной на доблести дискомфорта, и по сравнению с Рахметовым, спавшим на гвоздях, я была принцессой на горошине. Я и теперь столь же далека от патриотического идеала, хотя он в корне изменился: лучшие люди страны – мультимиллиардеры. Но я – русский народ, который далек от всех существующих идеалов.
И вот приходит ко мне на день рожденья, в тот самый год, когда я желала и каялась, приятель с букетом белоснежных лилий и, смущаясь, объясняет, что перепутал этаж, зашел в квартиру, расположенную так же, как моя, дверь открыта, он с букетом, его проводят в комнату, а там стоит гроб. Старичок умер.
Умер, но не простил меня. Моих ночных мыслей. О них он вроде и не знал, хотя меня знал, потому что иногда я звонила ночью в его квартиру с просьбой прекратить концерт. Но флюид мог проникать, снизу вверх, в его ослабший организм, ибо было ему, как оказалось, девяносто лет, и все, что скрашивало его последние времена, он считал законным. Справедливо же, чтоб я, молодая и здоровая, запаслась терпением, пока старик, в оставшийся ему хвостик жизни, разгуляется в свое удовольствие. Так что мои претензии он принимал кисло. Диалогов между нами не было, он открывал дверь, выслушивал мою просьбу о тишине и молча закрывал дверь обратно.
Месть с того света заключалась в появлении ос, они же эринии, богини мести, и я их страшно боюсь, как всякий аллергик. Родственники старика со временем получили квартиру в собственность, но там не жили и не сдавали, потому что нужно было делать существенный ремонт, и невесть откуда взявшиеся осы свили на балконе пустующей квартиры гнездо. Ликвидировать его никто не может, поскольку чужая собственность, доступа нет, и вот сижу я за столом, открыв балконную дверь – жарко, а они влетают в комнату, и я спасаюсь бегством, захлопнув дверь, и снуло сижу на кухне, как пойманная на живца рыба. Дышать или бояться, вот в чем вопрос – открыть окно все же не решаюсь, страх сильнее. Сижу и читаю книжки, вместо того чтоб работать, зато много прочла.
За рыбами я наблюдала однажды в городе Халкида, стоящем на берегу Эгейского моря. С набережной спустилась по ступенькам на бетонную площадку, смотрю, а по ней ползут рыбы. Рыбак-любитель, не оглядываясь, кидал улов в полиэтиленовый пакет, откуда смелые рыбы выскакивали и, трепыхаясь что есть мочи, подталкивали свое тело в сторону моря. Откуда они знают, где море, а где город? И выбирали они на бетонной плите кратчайший путь к воде, некоторые доползали до края и сваливались в спасительную для них стихию. Рыбак был так увлечен ловом, что за ускользающей добычей не смотрел, а я стояла и «болела» за спасающихся рыб, а не за то, чтоб рыбак наловил как можно больше. Я же люблю их, как раз таких, свежевыловленных, на гриле! Но тут я смотрела на рыб как на общество, попавшее в беду. Те, кто покорно оставался в пакете, слизывая губами капельки воды, были теми самыми, которых оглушают, а затем поджаривают на решетке. Выпрыгнувшие рисковали, оставаясь даже без капелек воды, и особенно жалко было тех, которые не добрались до края. Рыбак обернулся и собрал беглецов обратно в пакет. Одна успела прямо из-под его руки спрыгнуть в море, я за нее переживала, хотя стояла не вмешиваясь. Не могу же я вредить брату-человеку, которого этот улов спасет от голода, потому что в Элладе кризис. Вернее, критическая ситуация.
Спрашивается, почему я мучилась год, два, три и не ставила спасительные сетки на окна? Потому что я – многострадальный русский народ. Терпила. И вот поставила сетки, это во мне произошла очередная революция. Произошла беспричинно, весной 2015 года, когда я вдруг решила, что не буду больше терпеть. Впрочем, это можно приписать моему все более укоренявшемуся намерению переехать жить на то самое Эгейское море. Но тут у меня была своя примета: если я не куплю новый принтер, а буду мучиться со старым, который выплевывает листок с десятого раза, а то и вовсе только тужится, но не печатает, то уеду. Потому что не могу же я жить без принтера. Но на 8 Марта я получила новый принтер в подарок, и это совпало с критической ситуацией в стране, стоящей на моем любимом море, которая не обещала исправиться быстро. Так что раз уж жить дома (это должно звучать обреченно), то со всеми достижимыми удобствами (с вызовом по отношению ко всему недостижимому).
Домик на море, тепло и пальмы, никакой эпидемии галиматьи, поскольку чужие вирусы пролетают мимо, они не для твоей операционной системы писаны. Для твоей – заголовками русской и советской классики – гроза, лес, разгром, разлом. Я – русский народ, который всегда хочет уехать. Большинство никуда не едет, но годами прикидывает, куда бы и как бы. Изучает рынок, пробует на зуб, взвешивает за и против. Как я. Наконец решилась. Выставила квартиру на продажу.
Приходит дама под шестьдесят. Охает, ахает, всю жизнь мечтала о высоких потолках, террасе – слезы радости, нашла то, что искала, а холодильник тоже остается? а кухня? а стена капитальная или можно снести? Так проходит час, другой, в конце говорит: купила бы хоть сейчас, только денег нет. За ней – пара, деньги не вопрос, ищут квартиру для мамы, как раз такую. Одна проблема – мама не согласна никуда переезжать. Разгорается спор: он – за то, чтоб тещу передислоцировать насильно, она – за то, чтоб с мамой не спорить.
Потом – страшная тетка, ругает квартиру почем зря, но готова купить с большим дисконтом. Тетку боюсь и говорю «нет». «Пожалеете еще, дороже никто не купит». После чего тетка подкарауливает у метро и требует продать ей квартиру немедленно. Или она сейчас уйдет навсегда. Уходи, уходи, но вечером она звонит, давая мне еще один, последний, шанс, и я заношу ее номер в черный список. Приходят те, кто не читал объявления, а только записал телефон, имея в виду совсем другое, приходят рассказать о своей жизни, а я все бегаю, высунув язык, встречать русский народ, который хочет, но не может, или хочет, но не знает чего, или просто «надо же человеку куда-то пойти».
На пороге девушка с двумя чемоданами. Купила, говорит, косметику в салоне красоты, там сказали, что это изменит мою жизнь. Ясно, что с приветом. «Это мое, – говорит, – хочу остаться тут жить. Никому не продавайте, у меня есть доля в квартире родителей. Они меня не слушают, но она же есть!» Следом на пороге – муж с женой, с деньгами наготове, им надо срочно, муж достал сантиметр и стал измерять метраж. «В документах же все написано!» – «Мало ли что написано, все надо самому проверять». А они с женой уже на улице, свою квартиру продали, надо быстрее въезжать, и я готова, и им подходит, но он все меряет и меряет, прощупывая и простукивая каждый квадратный сантиметр. И тут рубль падает в пропасть, а мой план измеряется в евро. Потому в России никто и не строит планов, что они все равно рухнут, только сейчас, сию минуту можно осуществить возникший порыв, завтра будет поздно.
Беда не приходит одна, еще неделя – и в моем ласковом море к власти приходят пираты. Может – ну вдруг, ну пожалуйста – не пираты, просто веселые ребята, но нет: они таки накрыли тихую гавань моей мечты девятым валом. Рыбы ушли на глубину, деньги на эгейских берегах кончились. Вдруг, как и все в последнее время.
Ничто, конечно, не бывает вдруг – судьба медленно разворачивается вместе с извозчиком, которому надоедает однообразное «цок-цок» по серпантинам вокруг горы, чья вершина так и остается недосягаемой. Тогда он разворачивает поводья в пропасть, думая, что с вершины спустят толстый канат, а оттуда только эхо из громкоговорителя, повторяющее: «Не делай этого, не делай этого», – и больше ничего. Лошади встают на дыбы, закусывают удила, ржут, упрямятся, но уже кажется, что внизу море, по нему можно плыть, добраться до необитаемого острова и тогда уж начать все сначала, по-своему, и смотреть оттуда, как рушится гора, ждать, пока не уйдет с горизонта.
«Вдруг» – это только миг перехода вещества из состояния «здесь» в состояние «там», а ему предшествует целая история. Не знаю истории моего старичка-соседа, но знаю историю соседа бывшего, бренчавшего в молодости на гитаре. Он стал угрюмым пенсионером, осознавшим, что не добрался даже до середины горы, потому что проклятые лошади поскакали не по той тропе, а троп в горах много, и когда извозчик повернул в пропасть, он со своего пассажирского места горячо приветствовал этот крутой маршрут. Кто идет по крутому маршруту, тот и сам крутой, и теперь у того, кто, как старый принтер, тужился, но не печатал, появилась достижимая цель: разрушить вставшую на пути гору, вытаскивая из нее по камушку.