13

Я стою на узкой кривой улочке, сбегающей по склону холма Эсквилина к Римскому форуму. Впереди проход перекрыт столпившимися зеваками, которые наблюдают, как отец дерется с дочерью. Поскольку глава семейства жидковат, а девица довольно крупная, несмотря на свои лет тринадцать-четырнадцать, представление обещает быть продолжительным. Никто не вмешивается, потому что отец вправе делать со своими детьми, что хочет, даже убить. Родившегося ребенка отец может признать или не признать и умертвить или продать кому угодно. Так повелось с основателей города Ромула и Рема, отец которых бог Марс не признал сыновей, разрешил бросить их в Тибр. Из реплик зевак я понял, что дочка не захотела выходить замуж за того, кого ей нашли родители, загуляла с другим. Как ни странно, женщины были на стороне отца, требовали жестоко наказать ослушницу родительской воли, а мужчины поддерживали дочь, предлагали оторвать у родителя то, чем он ее породил, видимо, опасаясь, что тем же и убьет.

Оказался я в этом месте случайно. У меня хорошая пространственная ориентация и память на местность, но в Риме это помогает слабо. Каждый день я умудряюсь заблудиться на узких кривых улочках без названий и номеров домов, похожих одна на другую не только внешне, но и вонью, как бы выходящей из стен и брусчатки. Выручает то, что все дороги ведут на форумы, как римляне называют рыночные площади. Вот и сейчас я пытаюсь спуститься на самый главный из них — Римский. На этом форуме в храме Сатурна находится городская сокровищница, в храме Юноны чеканят деньги, а возле базилик Порция, Семпрония и Эмилия постоянно проходят собрания горожан или судебные процессы. Сутяжничество — главное римское хобби, которое позже переймут пиндосы и доведут до абсурда. Желающий обратить на себя внимание юноша из приличной римской семьи должен найти известного государственного деятеля и засудить его за что угодно, чтобы самому стать чиновником и потенциальной жертвой. Главным доказательством вины или невиновности являются ораторские способности: кто красивее выскажется, тот и победит в суде. Послушал я несколько судебных процессов. Должен признать, что умение красиво болтать римляне довели до уровня искусства.

Драка закончилась внезапно. Отец таки сумел схватить свое рослое дитяте за волосы. Она сделать с ним то же и замереть в клинче, как часто бывает у дерущихся баб, не смогла, поскольку его череп был гол, как колено. Процесс стал односторонним — дочка выгребала до тех пор, пока не заревела во весь голос. После чего ее, согнутую и униженную, отвели в дом. Зеваки сразу рассосались, на улице осталась всего пара человек. Видимо, все остальные были жильцами двух шестиэтажных инсул, на улочке между которыми и происходил воспитательный процесс.

Я спустился на Римский форум, прошел межу двумя рядами меняльных лавок, подумав, что любой нумизмат из двадцать первого века отдал бы всё, чтобы оказаться здесь и выменять монеты самых разных стран и эпох. Иногда попадались монеты, о которых даже прожженные менялы не могли сказать ничего, кроме предполагаемого металла и веса. В базиликах закончились суды и совещания, но народ продолжил болтать, стоя просто так или в очереди к цирюльникам, большинство из которых работало прямо на улице под открытым небом. Клиент садился на трехногую табуретку, обычно хлипкую, чтобы сразу развалилась, если решит «отблагодарить» ею мастера. Цирюльник обматывал вокруг шеи кусок ткани, грязной за редким исключением, вручал клиенту бронзовое зеркало, чтобы тот имел возможность контролировать процесс, после чего приступал к делу. У римлян сейчас в моде безволосые лица и тела. Волосы удаляют бритвами, пинцетами и специальной смолой, которую намазывают на тело, а потом срывают вместе с растительностью. Гай Публий Минуций, подвергший себя такой процедуре на второй день после приезда, сказал, что смола лучше, чем пинцет, но болезненней бритвы. Кожу на обработанных местах потом натирали пемзой. Волосы на голове завивали и подкрашивали. Демонстрировать седину считается неприличным. Мужской маникюр в порядке вещей.

Особенно много цирюльников возле бань. Они здесь разные, на любой вкус и кошелек. Вход в самые дешевые, смешанные, стоит квадранс (четверть сестерция). Более дорогие были отдельно для мужчин и женщин, а в самых дорогих мылись малыми группами, иногда в одиночку. Греческие термы встречаются пока что только в частных домах у выходцев из этой страны или грекофилов. Одежду сдавали на хранение специальным людям за отдельную плату. Те, кто побогаче, приходили с рабами, которые и стерегли вещички хозяев. Кстати, у многих рабов металлические ошейники, на которых написано имя и адрес владельца, а иногда и сумма вознаграждения за поимку и возвращение сбежавшего.

Я иду к хлебопекарням, которых здесь десятка два. Основных сортов хлеба три: белый пшеничный из мелкой муки, белый пшеничный из муки грубого помола и черный, народный — из муки грубого помола с отрубями. Как ни странно, лучшим считается второй, хотя самый дорогой первый. Третий — для бедняков. Для самых бедных и рабов — из ячменной, просяной и даже каштановой муки с отрубями. Я покупаю в окошке, которое ведет в пекарню, у булочника, выпачканного в муке, хлеб второго сорта — большой, горячий каравай с хрустящей корочкой. Иду дальше к харчевням, часть из которых — железный или каменный ящик с горящими древесными углями, над которыми на решетке запекается мясо или рыба. Можешь купить готовое, можешь выбрать полуфабрикат, оценив его свежесть и принадлежность, потому что запросто могут подсунуть тухлятину или, что веселее, собачатину, кошатину или крысятину, после чего понравившееся приготовят при тебе. Я выбираю кусок свежей жирной говядины, плачу за него, после чего, отламывая от каравая кусочки свежей, хрустящей, вкуснейшей корочки и поедая их, жду, когда повар запечет. Бродячий виноторговец с большим бурдюком за спиной наливает мне за секстанс красного вина в свою старую, щербатую, глиняную кружку емкостью с пол-литра, после чего идет искать следующего клиента. Пустую кружку я оставлю повару, а тот передаст хозяину. Они тут помогают друг другу, если не являются конкурентами. В противном случае можно к еде получить и бесплатное зрелище, как я однажды наблюдал бой двух виноторговцев, которые дуэльным оружием избрали свои бурдюки. Проиграл тот, у которого лопнул бурдюк и вылилось содержимое, потому что удары его потеряли вес в прямом и переносном смысле.

Поев, иду к лупанарию, как здесь называются бордели, чтоб предаться послеобеденному сну. Сиеста — это святое даже для рабов. Все прекращают работать и, толкаясь локтями, быстро расходятся по своим ложам. В нашей комнате пусто. Гай Публий Минуций пропадает по своим делам. Звал меня с собой, но мне надоели его попойки с корешами-преторианцами, у которых разговоры только о деньгах, выпивке и драках. Я уже и так знаю, кто самый сильный кулачный боец в преторианской гвардии и сколько зубов он выбивает одним ударом — все, что есть во рту противника. Встречаться с ним у меня нет желания, потому что без зубов жизнь превращается в жвачку.

В комнату заглядывает Полла, приглашает, смущаясь, что при ее профессии кажется нонсенсом:

— Пошли ко мне. Цецилия не против. Клиентов все равно не будет до конца сиесты.

Я иду вслед за девушкой в ее комнату, а ведь раньше брезговал проститутками. Видимо, пребывание в рабстве сильно пошатнуло мои моральные принципы.

Полла, попривыкнув к новым наслаждениям, занимается теперь любовью, как и положено крестьянке — собирает все колоски и даже зернышки, чтобы ни одно не пропало зря. Мне начинает казаться, что проститутка из нас двоих я, только непонятно, как со мной расплачиваются. От этих мыслей у меня появляется сильное желание закурить сигарету. К счастью, Колумб родится не скоро, а самому переться за табаком в Америку по облому, хотя было бы интересно посмотреть, что сейчас творится на территориях будущих империй инков и майя.