Скотт пожимает плечами, давая понять — больше ничего толком не помнит.
Билл кивает:
— Значит, такова ваша история.
— Моя история?
— Ваша версия события.
— Я рассказал то, что сохранилось в моей памяти.
— Значит, вы уронили карандаш, отстегнули ремень, чтобы поднять его, и благодаря этому спаслись.
— Понятия не имею, благодаря чему я спасся. Сомневаюсь, что на то была какая-то особая причина, скорее всего, действие законов физики.
— Физики?
— Да. Сказываются законы физики. В результате я был выброшен из самолета, а из пассажиров каким-то образом выжил только мальчик.
Каннингем держит долгую паузу, словно хочет сказать: «Я мог бы продолжить беседу на эту тему, но не стану этого делать».
— Давайте поговорим о ваших картинах, — предлагает он.
В любом фильме ужасов есть момент, когда напряжение нагнетает тишина. Персонаж выходит из комнаты, но камера не следует за ним, а остается на месте. Ее объектив может быть направлен на что угодно — на дверной проем, на детскую кроватку. Какое-то время ничего не происходит, и это, как и давящая тишина, вызывает у зрителя ощущение безотчетной тревоги. Затем он начинает искать в интерьере комнаты что-то необычное, продолжая до звона в ушах прислушиваться к тишине. Из-за того, что комната совершенно обычная, тревога только усиливается и превращается в чувство, которое Зигмунд Фрейд называл страхом перед необъяснимым. Настоящий ужас возникает тогда, когда человеку начинает казаться, что даже самые обыкновенные предметы и явления могут таить в себе нечто зловещее. Наше воображение само порождает страхи, не имеющие логического объяснения.
Подобное ощущение возникает у Гэса Франклина, который медленно едет по шоссе в потоке машин. Люди, сидящие в окружающих его автомобилях, возвращаются с работы домой. Кто-то из них собирается отправиться на пляж и провести там остаток жаркого дня. Тишина на записи, которую прослушивает Гэс, кажется почти полной — если не считать едва слышного механического шипения. Гэс с помощью кнопки на корпусе телефона прибавляет звук до максимума, и шипение становится громче.
И вдруг на его фоне отчетливо звучит произнесенное шепотом слово. Затем еще раз и еще.
«Сука».
— Нет, давайте не будем говорить о моих картинах, — возражает Скотт.
— Почему? Что вы пытаетесь скрыть?
— Ничего. Это просто картины — и все.
— Однако же вы их прячете.