- Я не слышал.

- И я когда-то не слышал. Можно присесть?

- Что вы, батюшка, словно нечистая сила, разрешения на все спрашиваете? Садитесь, конечно.

Лев Исаакович присел рядом, достал из внутреннего кармана куртки трубку, вкусно причмокивая, закурил.

- А вам разве курить можно?

- Как моя Еленочка умерла, и я решил принять постриг, я имел счастье некоторое время жить на Афоне. Тамошним уставом курение допускается – многие курят. А у нас не запрещается. Не одобряется, конечно. Но при моем служении, смотрят сквозь пальцы. Уж очень мало желающих на мое место. Трудно с вами.

Максим кивнул.

- Трудно.

- На исповедь не ходите, на литургию – только строем, в голове одна двойная бухгалтерия. Всех забот – то спортзал новый освятить, то оружие благословить. К душе допуска нет.

- Как же вы причащаете?

- Ну, а как же не причастить? Как же вас отпустить на бой и без отпущения грехов, без благословения? Мне же потом вас и отпевать приходится. Я и отпускаю. Просто так. Вот и вам сейчас отпущу.

- Правда?

- Правда. Ступай и больше не греши.

Какое-то время они сидели молча. Лев Исаакович курил, пуская клубы ароматного дыма в чернеющее небо. Максим встал.

- Спасибо, батюшка.

Лев Исаакович молча смотрел на крест печальными еврейскими глазами.

- Батюшка! Грешен.

Максим вернулся к священнику и сел рядом, низко опустив голову.

- Батюшка! Перед войной у меня была связь с одной женщиной.

- Связан человек бывает только с женой. А то, что было у тебя, называется блудом.