Лиз постепенно привыкла к этим сумеркам, вынуждавшим ее включать свет в три часа пополудни. Периодически какая-нибудь набравшая скорость машина сбивала парапет и ныряла с двадцатиметровой высоты в палисадник дома. Лиз неизменно просыпалась от грохота и следующего за ним взрыва, пламенем охватывающего крутую тачку. Со временем, после еженедельных падений, вокруг дома воздвиглась стена из искореженного металла. Мало-помалу садик превратился в кладбище автомобилей, а наваленные друг на друга обгоревшие каркасы образовали нечто вроде круговой ограды, которую дождь и ржавчина покрыли неприятной красной окисью. В центре этого кольца из металлолома стоял хрупкий домик с облупленными ставнями, веранда светилась трещинами, не хватало нескольких плит шифера на крыше. Домовладелец не хотел ни продавать его, ни жить в нем. Строение никогда не привлекло бы покупателей, ибо их преследовала бы мысль, что в один прекрасный день какой-нибудь тяжеловес слетит с моста, завершив свой путь прямо посреди спальни. Символическая сумма за сдачу дома в аренду вполне соответствовала маленькой зарплате Лиз.
Девушка опустила пыльную складку занавески и отвернулась от окна. Середину комнаты занимал матрас с голубыми полосками; на нем лежал большой длинный армейский спальный мешок. Стопка книг окружала ложе: сентиментальные романы вперемежку с технической литературой, а также журналы «Бодибилдинг», заляпанные пятнами кофе.
После встречи с психологом Лиз никак не могла прийти в себя. Ей необходимо было с кем-то поговорить. С кем-то, кто выслушает ее. Она сняла трубку и набрала номер телефона Тропфмана. На секунду Лиз вообразила, что он стоит в своей крохотной лавчонке и причесывает какого-нибудь пуделя, в одежде, покрытой собачьей шерстью, и чуть было не положила трубку.
Он ответил после первого гудка — знак того, что Тропфман не перегружен работой. Лиз не пришлось представляться, он сразу узнал ее голос.
— Тебе тяжко, а? — спросил он. — Ты опять видела что-то неподобающее.
— Да, это произошло три дня назад, я…
— Мне-то ты можешь не рассказывать, — оборвал девушку Тропфман. — Я больше не хочу ничего об этом слышать. Я вовремя ушел оттуда, иначе спятил бы. Не хочу лезть под воду. Тебе стоило бы последовать моему примеру. Ведь ты еще молода. Выбирайся из этого дерьма.
Тропфман странным образом акцентировал свои фразы, словно пытался придать им двойной смысл.
— Послушай-ка, — прошептал он, — Зак и здоровяк Манфред — ты помнишь их, — они ушли в отставку вместе со мной. Так вот, они покончили с собой. Возможно, они слишком много видели, а? И это убило их…
И опять у Лиз возникло неприятное ощущение, что собеседник старался передать ей закодированное сообщение.
— Я позвонила тебе по другому поводу, — заметила она. — Ты помнишь мою сестру Наша… Она жила с одной девушкой, подружкой. Гудрун Штрауб. У них на двоих была одна комната и одна гитара. Наша пела днем, Гудрун — ночью. Не знаешь, что с ней?
— Зачем тебе? — осведомился Тропфман, а в трубке слышался отдаленный лай собак.
— Хотелось бы знать, сохранилось ли что-либо от Наша… какие-нибудь вещи… предметы. На память. Это… это для моих родителей.
— А ты еще ничего не взяла? — удивился Тропфман. — Ну и простофиля же ты, деточка.
— Так что же?
— В последний раз я слышал, что она заняла какую-то комнатушку в районе Вердонск-Мабрау. Бывшее здание «Компании Зиглер», поняла?
— Да.
— Не наделай глупостей, она не в своем уме. Такая молодая, а уже с гнильцой. Долго Гудрун не протянет… Ладно, заболтался я с тобой, а собаки теребят… До следующего раза, дорогуша.
Ему, похоже, не терпелось прервать разговор. Лиз не настаивала.
Она рассеянно скользила взглядом по старым фотографиям, пришпиленным к стене, и вдруг подумала о семейном доме в поместье Ольденбург, где среди окружавших его папоротников стояла обезображенная статуя.