«Я знаю серьезных людей, которые не любят Чехова. Я не разделяю их взглядов, но отношусь с пониманием к их литературным вкусам. Пушкин начал, а Чехов кончил, и, естественно, на творчестве Чехова лежит печать не только величия, но и вырождения, так как всякое живое явление имеет свою жизнь и свою смерть. Чехов умер раньше Льва Толстого, но именно Чехов подытожил духовный взлет Российского XIX века, да, пожалуй, и духовный взлет всей европейской культуры – эпоху Возрождения, юность свою проведшую в живописи Италии, Испании, Нидерландов, молодость в шекспировской Англии, зрелые годы в музыке и философии Германии, и наконец, уже на излете, уже как бы последними усилиями родившую российскую прозу, на которой лежит подспудный отпечаток усталости и чрезмерных напряжений, свойственных всякой старости, отпечаток старческого ребячества, детской чистой мечты, щемящей грусти по ушедшим годам, наивной веры и мудрой иронии».
Какая мысль – русская проза как кода эпохи Возрождения!.. Горенштейн, я убежден, и был собственно последним ее классиком, послечеховским постскриптумом. Был ли он при этом уже анахронизмом, как казалось некоторым, или все же, как это бывает, это клеймо на нем – рукотворное хулиганство слепоглухих детей постмодернизма в эпоху «оргии гуманизма» (Платонов)? Эту принципиальную разницу между Горенштейном и массой совписов (союз писателей – это союз не писателей, а союз членов союза писателей, как шутил Зиновий Паперный) хорошо описал в своей статье о Горенштейне «Рождение мастера» Ефим Эткинд (см. выше).
«Бог дал мне речь» (1990–1993)
Последние 11 лет жизни писателя и сценариста Горенштейна, жившего с конца 1980 года до своей смерти в 2002 году в Германии, в Берлине, начинались многообещающе: с конца 1989 года его наконец начали печатать в СССР и за короткое время там вышло практически всё им написанное за более чем 20 лет активной работы «в стол». Театры захотели ставить его пьесы, и в сентябре 1991-го он впервые приехал в Москву после 11 лет жизни на Западе. Приехал на премьеру своей пьесы «Детоубийца» в театре имени Вахтангова в постановке Петра Фоменко.
К этому времени он стал весьма известным писателем во Франции и Германии. Приехал он в Москву окрыленный, хотя эйфория никогда не была его эмоцией. Но вдруг померещилась новая роль, как мерещилась она ранее Гоше Цвибышеву из романа Горенштейна «Место», заканчивающегося фразой «Бог дал мне речь». Впервые в Москве публично зазвучала речь Горенштейна – он дал несколько интервью. Первым для печати было интервью Маргарите Хемлин («Независимая газета», 8 октября 1991 г.) в рубрике «Автопортрет» под заголовком «УЧАСТИЕ В «МЕТРОПОЛЕ» БЫЛО МОЕЙ ОШИБКОЙ» (целиком – ниже).
Хемлин начала беседу с необычной фразы: «ГОВОРЯТ, приехал Горенштейн и ругает советскую интеллигенцию. Что, люди, с которыми вы были связаны, живя в СССР, в Москве, кажутся вам теперь другими? Или они СТАЛИ другими?»
Фраза удивляет, так как интервью было первым. Это «ГОВОРЯТ», как можно теперь понять, было эхом «артподготовки» Горенштейна к поездке в Москву, эхом его интервью, данных российским СМИ еще в Берлине и прочитанных в Москве и Питере.
В них, как и в двух московских интервью, Горенштейн взял, как показалось многим, тон поучающего… Хотя это было просто изложение взглядов… Да, дающее нелестную оценку так называемым «шестидесятникам». Но Горенштейн никогда не подлаживался, а всегда говорил то, что думал…
В московских интервью его не остановило то, что о его многочисленных публикациях не было написано почти ничего позитивного, приветствующего его возвращение в русскую литературу после паузы в 25 лет. Вообще было написано совсем немного. Кто знает, может быть, именно эта первая настоящая волна замалчивания, заговор молчания и спровоцировал филиппики Горенштейна в начале 90-х.
Некоторые в Москве были все же рады его первому приезду в 1991 году. Радушно принимал его в качестве одного из «хозяев» в редакции журнала «Юность» Андрей Вознесенский. Премьеры пьесы «Детоубийца» в театре им. Вахтангова под названием «Государь ты наш, батюшка…» в сентябре и чуть позднее в Малом театре под названием «Царь Петр и Алексей» (премьера – 27 декабря 1991 года) вызвали интерес публики, да и журналисты и СМИ отнеслись к нему с уважением и вниманием. Приехав в Москву в сентябре 1991-го в телеинтервью Виктору Ерофееву Горенштейн воздерживался от оценок тех или иных личностей, но в двух последовавших затем интервью для газет дал убийственную характеристику всем, кого он называл «шестидесятниками» (вспомним описанную Лазарем Лазаревым особенность Горенштейна, при которой слова вылетают из его рта помимо воли). Но имел в виду он прежде всего узаконенных писателей-ровесников. Говорил же, однако, о шестидесятниках обо всех сплошь, скопом, что тоже не очень на него похоже.
Интервью