Книги
Павел Дыбенко. Пуля в затылок в конце коридора
Заметим, что до Дыбенко пост заместителя наркома лесоповала занимал первый начальник ГУЛАГа комиссар госбезопасности 2-го ранга Лазарь Иосифович Коган, сменил же Дыбенко комиссар государственной безопасности 3-го ранга Соломон Рафаилович Милыптейн. И тот и другой, люди столь же достойные, как и Павел Ефимович.
Разумеется, новое назначение Дыбенко было временным. За две недели своей деятельности в ранге замминистра Дыбенко, разумеется, ничего на новом поприще сделать не успел, да, думается, и не пытался. Гримаса судьбы, начав карьеру революционером и ниспровергателем старых порядков, на своей последней должности, Дыбенко сам оказался заурядным вертухаем.
Что касается Маршала Советского Союза С.М. Буденного, то он отделался всего лишь внушением, чтобы на будущее знал, с кем водить дружбу и был оставлен в должности командующего войсками столичного округа. Видимо, связи Буденного со Сталиным и Ворошиловым оказались более прочными, чем у Егорова и Дыбенко. Отметим, что принимая решение по Дыбенко И.В. Сталин, во-первых, не торопился, а, во-вторых, заручился поддержкой всего ЦК. Далеко не по каждому командарму СНК СССР и ЦК ВКП (б) писали совместные постановления! Обычно их просто арестовывали. Именно так были арестованы командующий Киевского округа командарм 1-го ранга И.Э. Якир, Харьковского округа — командарм 2-го ранга И.Н. Дубовой. Забайкальского округа — командарм 2-го ранга М.Д. Великанов, Приморской группы войск ОКДВА — командарм 2-го ранга М.К. Левандовский и другие. К Дыбенко и здесь отношение было особое. Он, по-прежнему, оставался легендой Октября, и это требовало к нему особого подхода. Возможно, что затягивая, сколько это было возможно, решение по его вопросу, Сталин явно ждал от Павла Ефимовича некого ответного шага, возможно, покаяния, возможно, чего-то еще. Но Дыбенко намеков вождя так и не понял.
Лишь 30 января 1938 года, потрясенный содержанием постановления ЦК и СНК, Дыбенко обратился к Сталину со следующим письмом: «Дорогой тов. Сталин! Решением Политбюро и Правительства я как бы являюсь врагом нашей родины и партии. Я живой, изолированный, в политическом отношении, труп. Но почему, за что? Разве я знал, что эти американцы, прибывшие в Среднюю Азию с официальным правительственным заданием, с официальными представителями НКИД и ОГПУ, являются специальными разведчиками. На пути до Самарканда я не был ни одной секунды наедине с американцами. Ведь я американским языком не владею… О провокаторском заявлении Керенского и помещенной в белогвардейской прессе заметке о том, что я якобы являюсь немецким агентом. Так неужели через 20 лет честной, преданной Родине и партии работы белогвардеец Керенский своим провокаторством мог отомстить мне? Это же ведь просто чудовищно. Две записки, имеющиеся у тов. Ежова, написанные служащими гостиницы «Националь», содержат известную долю правды, которая заключается в том, что я иногда, когда приходили знакомые ко мне в гостиницу, позволял вместе с ними выпить. Но никаких пьянок не было.
Над этим письмом и историки, и писатели смеются вот уже более семидесяти лет. А ведь зря смеются! Знал ли Дыбенко о том, что американцы разговаривают на английском языке или не знал, это не важно. Важно иное! Для той ситуации письмо написано просто гениально. Да, оно демонстрирует идиотизм автора, но идиотизм анекдотический. Но если автор шут гороховый, то, согласитесь, какой с него тогда спрос? Идиот не опасен, именно потому, что он идиот. По существу, письмо с откровениями по "американскому языку" могло стать реальным шансом к спасению жизни Павла Ефимовича. Ведь над идиотом-автором можно было от души посмеяться, а потом просто убрать с глаз долой. Назначение Дыбенко заместителем наркома лесной промышленности, как раз и могло быть результатом именно такого решения Сталина, который, как мы уже говорили, в той непростой внутриполитической обстановке, не особенно желал кровавой расправы над живым символом Великого Октября. Возможно, все бы так и вышло. Но именно в это время начались массовые аресты рядовых заговорщиков "правой" группы Егорова-Дыбенко. Брать чужую вину на себя они, разумеется, не собирались, а потому начали выкладывать следователям такое, что теперь ни о каком смешном письме никто уже и не вспоминал. Что касается Дыбенко, то он мгновенно превратился из шута в одного главных военных заговорщиков. Шутки закончились.
Что касается письма, то оно через особый сектор ЦК ВКП (б) и секретаря А.Н. Поскребышева попало в руки Сталина. Прочитав его, Сталин оставил на письме пометку: "Ворошилову".
И не более того. Это могло означать только одно — для Сталина Дыбенко, как бывший соратник, перестал существовать, ну, а коль он все еще имел звание командарма, то Сталин и переадресовал дыбенковское письмо Ворошилову. К тому же данная резолюция предназначалась всего лишь для информации Ворошилова и не более того. Бывший любимец партии, ее капризный принц окончательно низвергался со своего пьедестала героя Октябрьской революции.
Что творилось на душе Дыбенко, когда он вступил в столь далекую от его разумения должность замнаркома лесной промышленности, ведь если раньше ему приходилось командовать матросами и красноармейцами, то теперь предстояло решать судьбы заключенных? Впрочем, думаю, судьбы миллионов зеков Павла Ефимовича волновали меньше всего. На кону была его собственная судьба, и надо было думать, как спасать свою шкуру. Возможно, Дыбенко надеялся, что ссылкой в "леспромхоз" его наказание и ограничится, и Сталин в очередной раз пожалеет непутевого, но заслуженного революционера. Надежда, как известно, умирает последней. Наверняка, Дыбенко надеялся, что все будет как в далеком 1918 году, когда они с Коллонтай встали в оппозицию самому Ленину. Тога ведь Дыбенко так же обвиняли в измене Советской власти, но он тогда так же поклялся, что исправится, и его простили. Как знать, может быть, все обойдется и на этот раз?
Интересно, что за месяц до двадцатилетнего юбилея РККА, отсчитывавшей начало своего рождения с боев под Нарвой 23 февраля 1918 года, 24 января 1938 года, Сталиным была учреждена первая советская медаль «20 лет РККА». Ею награждали тех, кто особо отличился в боях Гражданской войны. Казалось бы, что одним из первых в самой торжественной обстановке эту медаль должны были бы вручить П.Е. Дыбенко. Как-никак, именно он командовал отрядом матросов под Нарвой в день образования РККА. И если именно 23 февраля объявлен днем РККА, то и он, по логике, должен был самым первым и получить эту награду. Списки первых награжденных медалью «20 лет РККА» утверждал сам Сталин. Нам неизвестно, подавал ли фамилию Дыбенко в списках на награждение нарком Ворошилов и его оттуда лично вычеркнул своим знаменитым синим карандашом Сталин, или же имя Дыбенко еще до этого убрал сам Клим Ефремович. Как бы то ни было, но медаль «20 лет РККА» Дыбенко не получил. Такая открытая демонстрация неуважения к прошлым заслугам героя Октября не могла сулить ничего хорошего. Понимал ли Дыбенко, что топор возмездия уже завис над его головой или же, по-прежнему, слепо верил в свою всегдашнюю удачу и в то, что его легендарного председателя Центробалта, человека, которому Советская власть обязана самим фактом своего появления, никогда не посмеют тронуть. Этого мы уже с вами не узнаем…Впрочем, думать Дыбенко надо было уже не о медалях…
Переходя к теме ареста Дыбенко, мы сразу же попадаем в область легенд и выдумок, которыми до настоящего времени окутана эта часть жизни нашего героя. Вот типичный пример исторического подхода к этому вопросу. Одни из многочисленных биографов Павла Ефимовича Ю. Корчагин в своей статье «Красные командиры» пишет об аресте Дыбенко следующим образом: «Арестовали его на заседании бюро райкома партии в 1937 году при Ежове. Поднялся член бюро, начальник райотдела НКВД, и неожиданно для большинства объявил командарма Дыбенко врагом народа, подлежавшим аресту. Дыбенко растерялся, не поверив, что эти страшные слова сказаны про него. Вошли двое в форме и заломили ему руки, сняли ремень с шашкой и наганом в красивой кобуре, сорвали петлицы, вывернули карманы. Все члены бюро попрятали глаза от его тяжелого властного взгляда. Дыбенко увели в никуда, а заседание бюро продолжилось».
Не знаю, откуда Ю. Корчагин взял данные, о которых написал, но в вышеприведенном абзаце нет ни слова правды. Ни на каком заседании бюро райкома Дыбенко никто не арестовывал. Арестован он был в Перми, куда прибыл, как замнаркома лесной промышленности для инспектирования лесхозов. Ирония судьбы, инспектируя зэков на предмет ужесточения их содержания, он сам стал зэком…
Уже из этого становится понятным, что замнаркома лесной промышленности нечего делать на заседании какого-то райкома города Перми? Что он вообще мог там обсуждать? Если уж замнаркома и мог с кем-то держать совет так это с секретарем Уралобкома ВКП (б), куда входила тогда в партийном подчинении Пермь. К тому же арестовали Павла Ефимовича не в 1937 году, а в 1938 года. Ну и совсем уже идиотски звучит утверждение о том, что с Дыбенко «сняли ремень с шашкой и наганом в красивой кобуре, сорвали петлицы». Когда это у нас наркомы лесной промышленности ходили с шашками и револьверами?
Увы, Ю. Корчагин в своих фантастических сочинениях относительно ареста и всех последующих событий, связанных с Дыбенко не одинок. Надуманность и откровенная ложь до сегодняшнего дня окружает все, что связано с политическими процессами 1937–1938 годов, и в особенности с т. н. «заговором военных». А потому мы не будем в данном случае верить многочисленным сказочникам, а будем верить исключительно документам, которые, как это не покажется странным нынешним либералам, способны вывести нас на тропу истины в дебрях сочиненных небылиц.
Что же нам говорят реальные документы? А говорят они следующее. Постановление об аресте П.Е. Дыбенко, утвержденное заместителем начальника Пермского городского отделения НКВД лейтенантом госбезопасности Белкиным, датировано 26 февраля 1938 года. В литературе, посвященной Дыбенко, как правило, пишется, что он был арестован в Свердловске. Это не соответствует истине. Документы свидетельствуют, что Павла Ефимовича арестовали именно в Перми, где он проживал в Центральной городской гостинице, занимая номер 90 «люкс».
При аресте Дыбенко заполнил анкету арестованного, вписав в нее следующие данные: "Дыбенко Павел Ефимович, командарм 2 ранга, бывший рабочий, член РСДРП (б) с 1912 г., русский, гражданин СССР, судим в 1918 г., по суду оправдан. Жена — Зинаида Викторовна, домохозяйка. Сын гражданки Лев и совместный сын Владимир — 5 лет. Родственники: сестра Мария — в Новозыбкове, брат — работает в Саратове в воинской части, сестра в Америке, адреса и связи не имею".
По результатам произведенного обыска был составлен протокол. Так, как на момент ареста Дыбенко проживал в гостинице, обыскивать было в принципе нечего. В протоколе обыска значатся три ордена Боевого Красного Знамени №№ 10636, 436, 105, орден Красной звезды № 190, удостоверение члена ЦИК СССР № 105, удостоверение НКО № 150, партийный билет № 0275363, мелкокалиберная винтовка, двуствольное ружье с нарезными стволами и боевые патроны к ней, охотничье ружье «Штуцер» и… таджикский ковер старинной работы.
Что касается винтовок, ружей и штуцера, то с ними все понятно — весь этот арсенал предназначался для охоты, которую предполагалось устроить в пермских лесах для замнаркома. Увы, но Дыбенко даже в последние дни своей начальнической жизни остался верен себе и в Пермь приехал, как мы понимаем, не столько работать, сколько поохотится. Но для чего Дыбенко понадобилось тащить в Пермь "таджикский ковер старинной работы" совершенно непонятно. Можно предположить, что Павел Ефимович предполагал расстреливать пермских лосей с кабанами, лежа не в снегу, а на старинном таджикском ковре. В принципе для этой цели у местных егерей имелись и свои дерюги, но знаменитый революционер желал бить лосей, возлежа исключительно на антиквариате. Даже на краю бездны, Дыбенко вел себя как капризный барин.
Уже через день после ареста 28 февраля 1938 года, П.Е. Дыбенко пишет признательно-покаянное заявление: "Народному комиссару Внутренних Дел СССР Н.И. Ежову (так написано П.Е. Дыбенко — В.Ш.) от арестованного П.Е. Дыбенко. Заявление. Для моего ареста я дважды имел возможность прийти в Центральный Комитет или к Вам лично и сознаться во всех своих тяжких преступлениях против партии и советского народа. Я этого не сделал, т. к. надеялся, что мне удастся скрыть преступления мои и лиц, связанных со мной по антисоветской деятельности по организации правых в РККА. Начиная с 1927 года и особенно с 1928 года, после назначения меня комвойсками Средне-Азиатского ВО (военного округа — В.Ш.), у меня складываются антисоветские взгляды. Вначале это шло на почве недовольства моим служебным положением и лично к К.Е. Ворошилову, а затем на почве несогласия с политикой партии, осуществляющей социалистической реконструкцией страны.
На базе своих антипартийных и антисоветских настроений я постепенно сблизился с Егоровым А.И. и Буденным С.М., в лице которых я нашел своих единомышленников, так же резко недовольных своим служебным положением и руководителем Красной Армии К.Е. Ворошиловым. Егоров и Буденный были лично связаны с руководителями правых, в частности с Рыковым и Бубновым. Под их влиянием они полностью стали на позиции правых. А к 1933 году и мои контрреволюционные взгляды оформились окончательно, и я так же целиком стал на позицию правых. Так сложилось руководство правых в РККА, в которое входили Егоров, Буденный и я — Дыбенко, то, что получило название «триумвирата».