Я покачала головой.

— Что? — Паук подался ближе, наклонился ко мне. — Ты достаточно сообразительна, что бы осознавать, что все это неспроста. И понимать, что те, кто должен был вступиться за тебя, предпочли остаться в стороне. А вот почему? Где был гордый лорд Бальдасарре Астерио, когда его старшую дочь, наследницу рода, осудили на пожизненное заключение?

Горло сдавило. Слова главного дознавателя, прямые и жесткие, всколыхнули внутри волну застарелой обиды. Лорд Астерио, отец… где же и вправду был он, когда я сидела в холодной и сырой камере, каждую минуту ожидая неминуемой казни?

— Семья тебя бросила. Это обидно и больно, и я прекрасно это понимаю. Но нет ничего дурного в том, что бы пытаться самой добиться справедливости. Признай, ты же хотела, чтобы я занялся этим делом, потому что надеялась найти доказательства собственной невиновности?

Он наклонился еще ближе, почти перегнулся через стол.

— Ты можешь быть откровенна. Со мной. Я не отмахнусь от твоих слов, не закрою глаза на правду. Я никогда не отвернусь от тебя.

Его голос звучал вкрадчиво, а в желто-карих глазах застыло странное предвкушение. Паук словно бы ожидал от меня чего — то — доверия или, быть может, откровенности. Полагал ли он, что я должна была броситься ему на шею, разразившись слезами, и умолять о помощи, обещая сделать взамен все, что только пожелает главный дознаватель?

Я прикусила губу почти до крови. Нет уж, довольно глупых и бессмысленных надежд. Я выжила в тюрьме только потому, что поверила — прошлое не вернуть, к прошлому не вернуться.

— Вы правы, — тихо сказала я, — я хочу справедливости. Но не для себя, а для тех, кто был ложно обвинен в преступлениях, совершенных под чужим влиянием. Ментальная магия не так проста, какой ее пытаются сделать те, для кого она невидима и неосязаема. И тот, кого вынудили совершить убийство, тоже жертва. Жертва, судьба которой не волнует никого. И в особенности тех, кто должен представлять в наших землях закон и справедливость.

Паук фыркнул, отмахиваясь от моих слов. Было ясно, что он ждал совсем другого ответа. Подавив волну злости, всколыхнувшуюся внутри при виде безразличия главного дознавателя к судьбам заключенных, не носивших в прошлом громкого титула и не способных отплатить за проявленную к ним доброту, я опустила взгляд на блюдо с рисом и неохотно вернулась к ужину. Со стороны Паука не раздавалось ни звука, но я кожей чувствовала на себе его пристальный тяжелый взгляд.

Над столом повисло тягостное молчание.

— Я налью вино, — наконец, произнес Паук, взяв со стола бутылку речьотти, дорогого веньяттского вина оттенка спелого нежно-зеленого винограда. — Выпей со мной.

Он слегка отсалютовал мне бокалом и сделал небольшой глоток.

¬— Знаешь, в наших краях говорят, чтобы что-то понять, надо попробовать это на вкус, — он посмотрел на меня долгим взглядом и медленно провел языком по губам. — Я давно хочу… понять… земли Веньятты. Пытаюсь… понять, но что — то мне не дается, ускользает. Оттенок вкуса, какая-то тонкая нотка, без которой невозможно ощутить общую гармонию. Помоги мне… понять.

Под его пристальным взглядом я поднесла бокал к губам и отпила. Вино. Сколько же лет я не ощущала на языке его легкую приятную кислинку.

— Так ты мне поможешь?

— Да, господин главный дознаватель. Что вам требуется?

Он сделал большой глоток, глядя мне в глаза.

— Отбросим формальности, — в его голосе послышалось странное напряжение. ¬— Зачем они сейчас?

Я нахмурилась, не понимая, чего же он хочет. Потемневший взгляд Паука заставлял меня зябко ежиться. Я медленно отставила в сторону бокал и произнесла как можно более осторожно: