А потом сидели, обнявшись, на диванчике, потягивая алкоголь, расслабленные, счастливые и готовые к любым переделкам, которые могли ждать нас в будущем. И только тогда я осмелилась сказать:

— Я люблю тебя, Андрей…

— А я думал, ты уже никогда это не скажешь, — тихонько рассмеялся он.

— Ну вот, сказала. Как мы дошли до такой жизни, а? Ведь собирались всего лишь потрахаться для здоровья!

— Ничего не знаю, я всю жизнь в тебя был влюблён.

— Что? — я повернулась к нему, едав не расплескав остатки Мартини. — Это какую ещё жизнь?

— Ну вот со второго класса, как увидел тебя, так и пропал для общества.

Кузины глаза смеялись. Я покачала головой:

— А чего раньше не сказал?

— Зачем? Если бы ты чувствовала то же самое, заметила бы…

— Балбес…

Ну слов нет! Сколько лет жизни потеряно зазря! Надо было просто признаться… Тогда бы не было его двух браков, не было бы моих бывших, изрядно потрепавших мне нервы… Но не было бы и посиделок на кухне, разговоров за бытие, смеха и битвы подушками. Той самой, после которой нам пришлось собирать пух и перья в мусор и покупать Кузе новые подушки. Не было бы той трогательной дружбы, которая связала нас на долгие годы.

Я допила свой бокал и снова положила голову на грудь друга. Нет, не только друга. Любимого мужчины, будущего мужа, будущего отца моих детей.

— А вообще ты прав. Это я дура набитая. Слепая курица.

— Ты самая лучшая, самая красивая и самая клёвая слепая курица на свете, — фыркнул Кузя, чмокнув меня в макушку.

— Чем бы тебя стукнуть? — я наморщила лоб, размышляя. Меня снова зафиксировали крепкими объятьями, и родной голос предупредил:

— Нет уж! Не сегодня. Я собираюсь допить виски и заняться тобой, сладенькая, чистенькая, безвольная девочка!

— А займись, — разрешила я. — Иначе я засну прямо здесь, и тебе придётся нести меня в дом.

— Не, легче будет принести сюда парочку одеял, — выдвинул он рационализаторское предложение.

— Лентяй.