А она упрямая. И проницательная. Иногда мою бездушную сволочь внутри замещает человек, и я начинаю испытывать хорошие человеческие чувства: сострадание, жалость, страх. За сегодня этих чувств переизбыток. Днем в туалете я ее пожалел, вечером, пока ее искал, откуда-то взялся страх. Нафиг, пора завязывать такие контакты.

– Ты все сказала?

– Я спросить хотела… тебе точно ничего не будет за то, что меня искали?

– О чем ты?

Я изображаю равнодушие, хотя внутри начинает неприятно тянуть. Я сосредотачиваюсь на другом. На ее карих глазах, на длинных ресницах, которые видно даже в тусклом освещении, на светлых длинных волосах, которые задевает ветер. На ее лице, в общем.

– Об отце. Мне показалось, он… жестокий.

– Тебе показалось. Детективы смотреть перестань.

– Я просто видела, как он…

– Слушай, – теряю терпение, – отвали, а? Я тебя послал – ты ушла, все логично. Чего ты переживаешь?

– Я не хочу, чтобы из-за меня у тебя были проблемы, – шепчет, опуская взгляд куда-то на мои кроссовки.

– Тогда свали из школы, – предлагаю.

– Что? – ее взгляд гневно сверкает, когда она вскидывает голову и смотрит на меня.

Вот так привычней. Терпеть не могу, когда меня жалеют.

– Что слышала. Забери документы, найди другую школу.

– Нет.

– Порешали тогда.

Я разворачиваюсь и, ударив ногой по небольшому камню, шагаю вперед. Новенькая меня зовет снова, но я уже не оборачиваюсь. Делаю вид, что ее не слышу. И не оборачиваюсь. Поймет, что я не буду снова к ней подходить, и зайдет в дом.

Расстояние к нашему коттеджу преодолеваю за какие-то минуты. И так растягиваю возвращение как могу, но расстояние между нашими домами – каких-то десять-двадцать метров.

На первом этаже тихо. Есть шанс, что я спокойно доберусь до своей комнаты, но на втором этаже, когда я поднимаюсь по лестнице и прохожу кабинет отца, слышу недовольное:

– Сюда иди!