– Я Саффи, – говорит беременная. Саффи.
Старшая женщина стоит позади Саффи и сжимает ее плечи.
– Мама, – говорит она, глядя на меня. – Я Лорна. Лолли.
– Я бы хотела, чтобы ты вспомнила, – мягко продолжает она. – Я бы хотела, чтобы ты вспомнила, что случилось с Роуз и почему ты взяла ее имя.
Конечно, я помню.
– Чтобы уберечь тебя, – внезапно отвечаю я, и их глаза удивленно расширяются. Голос у меня скрипучий. Я говорю как старуха. Руки, сложенные поверх моих одеял, морщинистые и венозные. Я и есть старуха. Конечно, я старая. Почему я все время забываю об этом?
Лолли подходит с другой стороны кровати и кладет свои руки поверх моих.
– Я так хочу простить тебя, – вздыхает она. Ее руки кажутся теплыми по сравнению с моими, холодными. – Особенно сейчас. Мы никогда не узнаем, что произошло той ночью, – говорит она мне.
Я смотрю на нее в ответ. Я не совсем понимаю, о какой ночи она говорит. Закрываю глаза. Мне больно держать их открытыми. Моя грудь болит, и легкие тоже. Я слышу их голоса, хотя они звучат очень далеко, но эти женщины говорят о Скелтон-Плейс. И о Роуз.
О моей Роуз.
Я понимаю, что они говорят о предстоящем судебном деле. И о Викторе Кармайкле. Они говорят о той ночи, когда умерла Роуз.
И, несмотря на тяжесть в груди и боль в легких, я начинаю говорить.
Я чувствовала, что Роуз ускользает от меня. Это было то же самое чувство, которое я испытала, когда была ребенком. Когда я была Джин. Сьюзен тоже отдалялась от меня, и я знала, что с Роуз сейчас происходит то же самое. Если вспомнить – это началось после того, как она убила Нила. Она не была убийцей. Она не прятала свои ужасные поступки в сундук в глубоком подвале своего разума, чтобы не пересматривать, не обдумывать их снова. Так, как прятала их я. Это был дар свыше. Это помогало мне жить дальше. Но Роуз не могла этого сделать. Ей нужно было верить, что она хороший человек, что она добрая, что однажды она попадет на небеса. Мне именно это и нравилось в ней. Эта невинность. Это было так приятно после того, от чего я ушла.
Но иногда она могла быть и невероятно докучливой. Она слишком многого ожидала от людей. Никто на свете не мог быть полностью хорошим или полностью плохим, но для Роуз существовало только черное и белое. И я заметила, что, узнав, кто я на самом деле, она начала переоценивать свои чувства ко мне. Она смирилась с моим прошлым, потому что тоже убила, – но могла утешать себя тем, что сделала это ради верности и любви. Ради защиты и самообороны. А я – из-за гнева, страха и глубоко укоренившегося чувства собственной ненужности.
Я не знаю, чего пыталась добиться, флиртуя с Шоном. Он мне ни на секунду не нравился, но я хотела заставить Роуз ревновать – полагаю, чтобы она поняла, что любит меня. Что я нужна ей. А потом, во время фейерверка, я заметила, как она смотрит на меня. Холодный, отстраненный взгляд. Как будто я ей надоела. Меня это так задело, что я не могла больше находиться рядом с ней. Поэтому я ушла, затерялась в толпе. Когда Роуз заметила, что меня нет рядом, она даже не обеспокоилась. Просто взяла Лолли за руку и двинулась сквозь толпу к дому.
Я немного побродила по деревне, пытаясь собраться с мыслями, надеясь, что Роуз будет скучать по мне, поймет, что мы друг другу нужны. Я надеялась, что к тому времени, как я вернусь, она будет так напугана присутствием Виктора, что согласится – нам нужно уехать вместе. Начать новую жизнь вдали от него.
Когда я вернулась, Роуз металась по маленькой кухне; ее лицо было белым, в руке зажат нож. Она была похожа на красивую, но норовистую лошадь, которая вот-вот взбрыкнет или бросится наутек.
– А вот и ты! – прошипела Роуз, как только я вошла. – Как ты могла вот так меня бросить? Ты знаешь, что я боюсь Виктора, что он где-то тут, поблизости!
– Роуз, – мягко сказала я, подойдя к ней и протянув руку, чтобы успокоить ее.