Глина, не обращая на все это действо ни малейшего внимания, вернулся за стол и стал доедать борщ.

Демченко прищурился, тряхнул головой. Сопляк что–то пропищал.

– Шо?

– Муха в борщ упала, говорю.

– Тоже птица, только маленькая, – облизнулся Глина.

– Ну? – эсер обглодал лапу дочиста.

– В пакете что?

– Приказ в пакете, держаться до последнего. Ворон с Ляховским соединился. У Ляховского – одно орудие, три пулемета, сотня сабель. Он с красными не поладил, рванул на вольные хлеба.

Юнкер сел. На пол, мимо табуретки.

– Ляховский?! Он офицерами из пушек стреляет.

– Он самый. Так что думай, глист.

– Так что?

– Та ну, – Шульга смотрел на свои сапоги, – дите совсем.

– С чего ж ты такой жалостливый стал? Не проспался еще?

– Заткнись, – Шульга вытянул правую руку вдоль туловища, пальцы зависли над рукояткой нагана.

– Оба заткнулись! – командир вроде бы и в кого и не целился, но схлопотать пулю с четырех шагов не хотелось даже Левчуку. Юнкер захихикал.

– А расстрелять по–разному можна. Можна за руки подвесить да пулеметной очередью от тебя куски отстреливать.

– А можно и махновскую сволочь за шею повесить.

– Провоцируем? Надеемся на легкую смерть? Надейся–надейся. Может, Ляховскому подарим. Бантик привяжем на портупею и подарим.

– А бантик на хрена? – оживился Левчук.