— Цифирь тут, Демьян, на подкове-от, — не своим голосом заговорил Скотников, — тысяча осемьсот двенадцать…
— Двенадцатый год?! — разом воскликнули братья, раскрыв от удивления рты.
— Тут копытом сам леший-от вдарил, не иначе! Чтоб его, паскудника, подбросило да об земь треснуло! — запричитал староста и заметался по поляне, размахивая руками. — Не ко времени нам этот барин-от! Лес не успеем заготовить, как понаедут приставы. Еще того хуже, начнут деревенских-от в управу таскать, душу выматывать!
— Погоди, Епифан! — перебил его старший брат. — Неча зря языком молоть! Ты когда в управу собирался?
— Завтра о полудни…
— Вот и езжай. Ему, — он кивнул в сторону болотца, — все едино, хоть и завтра. Он тут скольки пролежал?
— Скажешь там, мол, после бури покойник из болота вышел, — вставил Потап и тут же добавил, разведя руками: — А кто таков, не знамо…
— И насчет деревенских, ты опять же зря, — продолжал успокаивать старосту Демьян. — До деревни отсюдова две версты, а то и поболее будет, а Большая дорога — вона, рядом! — Он указал в сторону тракта и заключил: — Дураку понятно, что его с дороги снесли сюда и кинули в трясину…
— А ведь и верно, — припомнил Скотников, — прежде тут трясина была, а ноне обмельчало…
Доводы Демьяна его немного успокоили. Он присел на поваленное дерево и задумался. Братья ни на секунду не останавливались: очищали стволы деревьев от веток, разрубали на несколько частей, взваливали на телеги. Епифан почесал в затылке, достал из-за пазухи мешочек с махоркой, открыл его и протянул братьям со словами:
— Угощайтесь махорочкой-от, работа пойдет повесельче…
Если бы старшему Никитину три дня назад кто-нибудь сказал, что «жидомор» будет делиться с ним махоркой, он рассмеялся бы тому человеку в лицо. А если бы тот еще добавил, что Демьян одолжится табаком у кровососа и скажет ему «благодарствуйте», то разговор бы и вовсе закончился руганью.
Братья еще долго оглашали ельник звонким чиханием, а староста ходил по крестьянским избам, сбивал мужиков в помощь Никитиным. Он решил ехать в управу с самого утра, предчувствуя для деревни огромные беды из-за найденного в лесу покойника.
Приехавшие на другой день полицмейстер и частный пристав тоже были весьма озадачены, после того как братья Никитины с трудом сняли скелет с корней старой ели, проросших сквозь него тут и там. Из полусгнившего плаща выпал кожаный футляр, ставший бурым от болотной тины, а также три небольших цилиндра, разных в диаметре.
— Вот те на! — воскликнул полицмейстер Тихомиров, долговязый, с белесыми усами и сморщенным наподобие моченого яблока лицом. — Футлярчик-то из воловьей кожи, непотопляемый.
— И труба в придачу, — добавил пристав Костюков, неловко скручивая цилиндры в подзорную трубу. Его звероватое, опухшее после многодневной попойки серое лицо, заросшее грязной щетиной, казалось сонным, бесцветные навыкате глаза, посаженные необыкновенно близко по бокам кривого носа, обильно слезились с похмелья.
— Это что ж получается? Господин морской офицер изволили-с утонуть в нашем болоте? — прыснул долговязый.
— Выходит, так, — вяло усмехнулся кривоносый и слегка трясущимися руками расстегнул футляр.
Окружившие полицмейстера и пристава крестьяне с нескрываемым любопытством придвинулись поближе, в надежде увидеть что-то из ряда вон выходящее.
— Куды прете! — заорал на них Тихомиров, схватившись за эфес сабли.