Уже с самого начала существования нового парткома начались осложнения. На первом организационном заседании партийного комитета было решено избрать секретарем парткома К. Тарновского, талантливого ученого в области истории русского империализма, ученика А. Л. Сидорова. Незадолго до того Тарновский несколько раз позволил себе выступить с резкой критикой состояния исторической науки в изучаемой им области и показал, что в науке процветают шовинистические представления, ничего общего не имеющие с марксизмом. На заседание парткома приехал второй секретарь Октябрьского районного комитета партии г. Москвы Борис Николаевич Чаплин. Он был довольно любопытной и не совсем обычной фигурой в партийном аппарате. Сын секретаря Центрального Комитета комсомола, расстрелянного в 1937 году, и муж дочери другого секретаря ЦК комсомола — Мильчакова, посланного в лагерь, Чаплин окончил Московский авиационный институт и уже после 1956 года — аспирантуру при нем, стал кандидатом технических наук. После реабилитации отца ему предложили пойти на партийную работу, и он согласился. Чаплин быстро выдвинулся и стал сначала вторым секретарем райкома в Октябрьском районе города Москвы, а после его разделения — первым секретарем Черемушкинского райкома. Несколько лет тому назад он был назначен послом в республику Вьетнам. Чаплин был человеком неглупым, тактичным, выдержанным. В институтах к нему относились с уважением, поскольку Чаплин так или иначе принадлежал к миру науки, а следовательно, не мог быть оголтелым сталинистом.

Начав с комплиментов вновь избранному составу парткома, Чаплин без особых оснований выступил против кандидатуры Тарновского, но натолкнулся на дружный отпор. Первое заседание ни к чему не привело, и пришлось собраться еще раз. На этот раз Тарновский просил его не избирать и, по предложению Чаплина, секретарем был избран Виктор Петрович Данилов. Против кандидатуры Тарновского вел за кулисами борьбу директор института В. М. Хвостов. Он вынужден был в конце концов согласиться на кандидатуру Данилова, надеясь прибрать его к рукам. Данилов был кандидатом наук, специалистом в области истории коллективизации. Под его руководством была подготовлена история коллективизации, которая была призвана дать, наконец, научный анализ событию, которое перевернуло весь уклад жизни Советского Союза, разрушило производительные силы сельского хозяйства и послужило причиной хронического кризиса недопроизводства сельскохозяйственной продукции на протяжении 45 лет. Конечно, авторы этого труда, в том числе и сам Данилов, не писали об этом прямо и в таком духе. На основании изучения источников и материалов они попытались нарисовать по их мнению объективную картину коллективизации сельского хозяйства. Разумеется, что методологической основой исследования был марксизм-ленинизм. Так ведь другой методологии историки моего поколения и поколения Данилова (младше меня на 10 лет) просто не знали. Как полагается в таких случаях, эта работа бесконечно рецензировалась, исправлялась, редактировалась, засылалась на отзывы в «инстанции», но в свет не выходила. Главным препятствием к выходу работы в свет был С. П. Трапезников, заведующий отделом науки ЦК КПСС, убежденный сталинист, сам специалист в области истории сельского хозяйства в СССР. В течение многих лет Трапезников тормозил издание этой работы. А затем появилась его собственная двухтомная работа...

Данилов принадлежал к историкам прогрессивного направления, к тем, кто в политическом плане выступал за последовательную реализацию программы XX и XXII съездов партии, против догматизма. По моему убеждению, добросовестный историк не может не войти в конце концов в конфликт с мертвой догмой марксизма-ленинизма. В последние десятилетия, правда, появилась манера включать в марксизм и объявлять его неотъемлемым достоянием те веяния в общественных науках, которые не противоречили генеральному конформистскому направлению. Многие историки, давным-давно понявшие, что на путях марксизма им уже ничего не достигнуть, начали объявлять достоянием марксизма всякую здравую мысль, которая возникла у них в ходе исследования. Как правило, это благополучно сходило с рук.

По своему характеру новый секретарь парткома был человеком мягким и, к сожалению, подверженным разного рода влияниям. Из-за этого он иногда вовлекал партком в совершенно ненужные истории, которые лишь осложняли положение в Институте, не принося никакой пользы. Данилов стремился демонстративно строго соблюдать формальную демократию. На заседаниях партийного комитета он часто отстраненно наблюдал, как атакуют партийный комитет сталинисты, давая им полную возможность говорить все, что им придет в голову. В результате мы теряли многие часы в бесплодных прениях. Оппозиционная часть партийной организации Института, настроенная просталинистски и готовая применить любые методы в борьбе против парткома, очень быстро использовала эту слабость Данилова, а, следовательно, и слабость партийного комитета в интересах борьбы против него и разнузданных выступлений против отдельных членов парткома. Некоторая невротичность натуры Данилова часто накладывала болезненный отпечаток на многие дела парткома. Однако в иных сложных обстоятельствах Данилов держался молодцом.

Подавляющее большинство членов партийного комитета считало, что задача партийного комитета заключается в создании наиболее благоприятных условий творческой жизни для сотрудников Института. Свобода защиты своего научного мнения без боязни быть ошельмованным и обвиненным в политических преступлениях была стержнем программы партийного комитета. Партком полагал, что единственной гарантией свободы мнений является демократизация всей жизни научных учреждений и, в частности, нашего Института. Следует сразу же оговориться, что речь шла о демократизации в рамках советской идеологии, ни о каких «буржуазных» свободах и речи не было. Однако мы полагали, что даже в тех строго лимитированных и контролируемых условиях нашей жизни мы не используем законные возможности для развертывания научных дискуссий. Партийный комитет надеялся освободить сотрудников Института от унижающего их достоинство чувства зависимости от воли начальства. С этой целью партийный комитет выдвинул проект демократизации всей жизни Института сверху донизу и предложил изменить порядок выборов директора Института, его заместителей, заведующих секторами, старших и младших научных сотрудников.

Согласно существующим в Академии наук правилам, директор Института избирается тайным голосованием членов соответствующего отделения, а затем утверждается Президиумом Академии наук. Как правило, такое голосование является чистой формальностью, так как кандидатура директора предварительно согласовывается и утверждается в ЦК КПСС, а лишь потом выносится на тайное голосование в Академии наук.

Проект партийного комитета заключался в том, чтобы директор, его заместители и заведующие секторами избирались путем тайного голосования с участием всего научного коллектива института. Таким образом, деятельность руководства институтом находилась бы под прямым контролем коллектива, и директор думал бы не только о том, угоден он или не угоден вышестоящему начальству, но также и о том, насколько его деятельность соответствует интересам научной деятельности коллектива. Партком также хотел, чтобы старшие научные сотрудники избирались тайным голосованием не на заседании Ученого совета, а всем составом старших научных сотрудников, а младшие научные сотрудники — всем коллективом младших научных сотрудников. Таким образом, существовала бы прочная обратная связь между коллективами и отдельными его членами. Эти предложения должны были быть предварительно широко обсуждены не только Ученым советом, но и в низовых партийных организациях, на заседаниях секторов и т. д. Партийный комитет подготовил соответствующий доклад, но ничего больше в этом направлении сделать не удалось: начались новые идеологические штормы, и корабль партийного комитета понесло по бурному морю.

Партийный комитет решительно выступил против бездельников, окопавшихся в Институте и в течение многих лет не дававших никакой продукции. Как правило, то были демагоги, запугивающие коллективы, где они работали, обвинениями политического характера. Партийный комитет Института повел серьезную борьбу против этих людей, особенно уютно чувствовавших себя в секторе новейшей истории западноевропейских стран, которым руководил уже упоминавшийся выше Н. Саморуков. Обсуждение на партийном комитете состояния дел по важнейшему объекту работы сектора — истории рабочего движения — вскрыло серьезное неблагополучие там. Однако решение партийного комитета сменить руководство сектора натолкнулось на противодействие директора Института Хвостова, который охотно держал в своем резерве группу бездельников, чтобы в случае необходимости натравливать их на «непокорных» сотрудников. Принцип Хвостова был примитивно прост. Он изложил его как-то в припадке откровенности одному из своих ближайших сотрудников в то время, когда он был главным редактором журнала «Международная жизнь»: «Надо, — говорил он, — расколоть коллектив на две части и выступать в роли арбитра, встав как бы над ним». Этот принцип Хвостов неуклонно применял и в бытность свою директором Института истории. Партийный же комитет стремился обеспечить для всех сотрудников Института равные условия работы и равные возможности, а дальше дело было лишь за способностями того или иного исследователя.

Между Хвостовым и парткомом возник серьезный конфликт, который продолжался два года, пока обстоятельства коренным образом не изменились. Причем, Хвостов опирался на поддержку отдела науки ЦК КПСС, на Президиум Академии наук, на райком партии. Партийный комитет, не входя в прямой конфликт ни с одним из этих учреждений, опирался на коллектив Института, на партийную организацию Института.

Авторитет парткома 1965 года был очень велик. Прямо на глазах менялась атмосфера в Институте. Люди стали более смелыми в своих выступлениях, более независимыми в своих научных суждениях, ибо они чувствовали поддержку, они могли рассчитывать на помощь партийного комитета, если они были правы. Это были удивительные месяцы. Спустя год после ухода Хрущева идеи, заложенные XX и XXII съездами КПСС, стали неотъемлемой частью внутриинститутской жизни.

Многие институты Академии наук, другие высшие учебные заведения с пристальным вниманием наблюдали за событиями, развертывавшимися в Институте истории Академии наук СССР. Одно время имя Данилова олицетворяло прогрессивное начало в области общественных наук. Встречаясь с каким-нибудь знакомым из другого института, как правило, можно было услышать от него вопрос: «Ну, как там Данилов?» Всех занимало, как долго прогрессивный партийный комитет сможет продержаться.

О степени влияния партийного комитета свидетельствует такой случай. Из Московского государственного университета был уволен проф. Дувакин за отказ выступить свидетелем по делу Синявского — Даниэля. Начался сбор подписей под петицией о восстановлении Дувакина на работе. В партком пришли два члена партии, чтобы спросить совета, подписывать им эту петицию или нет. Я был в это время в парткоме и обсуждал с Даниловым план работы производственного сектора. Вопрос поразил нас своей прямотой и надеждой, что в парткоме можно получить правильный ответ. Раньше при подобных обстоятельствах человек, поставленный перед дилеммой, подписывать или не подписывать такого рода документ, прежде всего постарался бы, чтобы не только партком, но и вообще никто не узнал бы даже о том предложении, которое ему было сделано. Теперь же люди открыто шли в партком. Таков был авторитет парткома.

Было одно обстоятельство, очень важное для укрепления авторитета партийного комитета. Никто из членов парткома не стремился извлечь какую-либо выгоду для себя лично из своего пребывания в парткоме. Обыкновенно через какое-то время «карманные» секретари парткома, т. е. безусловно выполняющие волю директора, не говоря уже об указаниях вышестоящих инстанций, получали поощрение: их делали заместителями директоров, заведующими секторами и пр., т. е. переводили на более высокооплачиваемую должность. Например, член парткома Штрахов был сделан заместителем директора в награду за свою сервильность Хвостову. Не сомневаюсь, однако, что Штрахов, обязанный Хвостову, платил ему за это в глубине души неприязнью.

Как-то в разговоре с Чаплиным в райкоме партии я сказал, что члены нашего парткома ничего для себя не ищут, Чаплин на это возразил: «Ну, это неправильно. Выходит, что если тебя избрали в партком, значит, крылья подрезали?». Здесь была иная логика, более прагматичная, более современная, отвечающая духу нашего суетливого времени.

Штрахов представлял в партийном комитете не только дирекцию, но и сталинистское крыло партийной организации.

В парткоме он вел себя вызывающе грубо, иногда, правда, менял тактику (очевидно, по совету Хвостова), стараясь расколоть партком. При этом он прибегал к методам откровенного шантажа. Особенно запомнился случай, когда при обсуждении доклада парткома о состоянии исторической науки он в резкой форме потребовал убрать из доклада упоминавшееся в какой-то связи имя Троцкого. Большинство с ним не согласилось. Тогда на одном из заседаний, в то время когда над парткомом уже начали сгущаться тучи, он напомнил об этом и сказал: «Меня тогда поддержали трое, вот Вы (он ткнул пальцем в одного из членов парткома), Вы (еще раз показал пальцем) и кто-то третий...» Он вопросительно оглядел остальных членов парткома, предлагая любому присоединиться к нему. Но все молчали.

Мне чаще других приходилось сталкиваться в спорах со Штраховым, и меня он ненавидел особенно люто...

Для того чтобы наметить пути для наиболее эффективного развития исторической науки в СССР, необходимо было серьезно проанализировать ее состояние. В. П. Данилов решил, что наш партком, в состав которого входили высококвалифицированные представители различных отраслей нашей науки, должен взять на себя этот труд. Основную долю работы приняли на себя Данилов и Тарновский. Позднее, после того как ими был представлен вариант доклада «О состоянии исторической науки», в работу включились и другие члены парткома. Доклад был одобрен партийным собранием Института и после многочисленных поправок со стороны Хвостова, большинство которых были в той или иной форме приняты, рекомендован к печати. Более того, доклад был даже отправлен в издательство «Наука» и набран. Затем напечатание его приостановилось. Сначала в Комитете по делам печати, а затем в Главлите поднялся переполох, как могли допустить в печать такую «крамолу».

Партком отправил по этому поводу записку на имя секретаря ЦК КПСС Суслова, но ответа не получил. Более частные обращения конкретных людей к конкретным руководителям также не имели успеха. Не помогло и вторичное подтверждение партийным собранием Института своего одобрения доклада. Сначала мы не очень-то понимали, в чем загвоздка, но постепенно обстановка прояснялась — шло неуклонное изменение политического курса партии в сторону конформизма.

30 января 1966 года в «Правде» появилась статья за подписями академика-секретаря отделения исторических наук Е. М. Жукова, его заместителя члена-корреспондента АН СССР В. И. Шункова и главного редактора журнала «Вопросы истории» члена-корреспондента В. Г. Трухановского. В статье недвусмысленно ставился вопрос о необходимости отказаться от термина «культ личности» и пересмотреть оценку деятельности Сталина. Но поскольку эта оценка была дана на съездах партии, то фактически статья содержала призыв к ревизии решений ХХ-ХХП съездов КПСС. Так она и была расценена общественностью, а в провинции была просто воспринята как директивное указание. На это, очевидно, и рассчитывали те, кто инспирировал эту статью. Вред, который причинила эта статья, был огромен. Позднее Е. М. Жуков и В. И. Шунков утверждали, что были втянуты в это предприятие В. Г. Трухановским. Говорили, что статья была инспирирована С. П. Трапезниковым, что походит на правду, поскольку сам Трапезников неоднократно высказывался на узких совещаниях и даже, если память мне не изменяет, в одной из своих статей, в том же духе. Среди большей части историков появление этой статьи было воспринято с возмущением и с... испугом. Наиболее реакционная часть встретила ее ликованием. Некоторые историки и философы решили выступить против статьи и обратились с письмом к секретарю ЦК Суслову. Письмо подписали 5 человек, в том числе и я. Мы протестовали против несомненной попытки реабилитации Сталина. В письме говорилось, что термин «период культа личности», против которого выступили трое академиков, вполне правомерен, ибо он показывает, что не весь период построения социализма был отягчен ошибками и преступлениями Сталина. В то время только такой аргументацией можно было отбить атаку сталинистов. Через несколько дней помощник Суслова В. В. Воронцов сообщил, что секретарь ЦК с содержанием письма согласен и что его мысли по этому поводу мьг услышим в его выступлении на предстоящем XXIII съезде партии. Но, как известно, ни Суслов, ни другие члены Президиума ЦК, за исключением трех человек, на съезде не выступили. Так мы и не узнали, что думает по этому поводу Суслов. Но было очевидным, что Трапезников, инспирировавший статью трех, поторопился. Я убежден, что он хотел сначала поставить руководство партии перед фактом, что авторитетные историки — против термина «культ личности», и это надо пересмотреть, а затем и в самом деле добиться пересмотра решений XX съезда партии. Вероятно, кое-кто из членов Президиума уже обещал свою поддержку. В то время циркулировали упорные слухи, что на XXIII съезде КПСС Сталин будет частично реабилитирован. Однако накануне съезда между членами Президиума ЦК было достигнуто соглашение: этот вопрос вообще не затрагивать, а провести съезд под знаком «монолитного единства партии». Поэтому выступили лишь лица, занимавшие высшие посты в государстве — Брежнев, Подгорный и Косыгин, — и, главным образом, по практическим вопросам.