— Со времен господина Фаллона. И мы никогда не говорили об этом, потому что вы не спрашивали.

— Вы когда-нибудь спрашивали у нас что-нибудь о нас самих? — спросила Жанна, и я уловил нотку обиды в ее голосе.

— Не лги мне, — сказал я, не обращая на нее внимания.

— Это правда. Господин Фаллон построил комнату для нас, он и встроил дверь. Вторая кладовка обычно больше первой.

— Жан-Клод не говорил мне о том, что вы живете в моем подвале, — сказал я.

Жанна вставила:

— Мы живем в нашей комнате.

— Называйте ее как хотите. Более того, у меня создается впечатление, что есть еще ряд вещей, о которых Жан-Клод мне не рассказал. Слишком многое мне не по душе. Kaie так получилось, что вы живете в моем подвале — в вашей комнате — а я ничего об этом не знаю?

— Как я уже говорила, вы никогда не спрашивали нас, — ответила Жанна, и в ее голосе снова появились те же печальные, обвиняющие интонации.

— Почему я должен спрашивать? — завопил я, теперь чувствуя себя беспомощным. — Я не представлял себе — как я мог? — ради всего святого, я не знал! Вы приходите каждый вечер…

— Поднимаемся, Маэстро.

— И вы уходите — ну, хорошо, спускаетесь — рано утром. Какого черта я был должен думать, знать, спрашивать?

— Мы никогда не беспокоим вас, — сказал Жак, — вы должны признать это.

— Я не должен соглашаться с этим треклятым утверждением! — закричал я, беспомощно давая выход гневу. — Как вы осмелились жить в моем ресторане без моего позволения?

— Нет, мы никогда не беспокоим вас, — настаивала Жанна.

— Вы довольны нашей работой? — спросил Жак.

Я не мог говорить минуту или две. Я думал об успехе вечера нашего открытия, о Жане Кокто, о критиках и писателях, о меню, которое мы создали — я думал обо всем этом, и я знал, что при любых благоприятных условиях ничего из этого не получилось бы без близнецов.

— Это нечестный вопрос, — наконец сказал я. — Вы знаете, что я более чем доволен вашей работой…

— Тогда, eher Maotre,[109] в чем проблема?

Я немного сполз на своем стуле.