Я сжимаю зубы до хруста и снова смотрю на фотографию. Оля держит на руках сына, улыбается, когда его целует. Глаза мальчика светятся счастьем. Я уже знаю, что это мой сын. Не сомневаюсь даже, хотя знаю, что Оля бы не скрыла. Даже после того, как я молча исчез. Нашла бы способ рассказать о беременности, если только… 

Ее отец. Нетрудно убедить беременную брошенную девочку в том, что не стоит ничего рассказывать тому, кто тебя бросил. Он недостоин знать о скором отцовстве. Нельзя, говорят, говорить о мертвых плохо, но хорошего мне сказать нечего. Лев Лебедев всегда был мне ненавистен и его рука отчетливо была заметна в наших отношениях. Иногда Оля, сама того не подозревая, говорила его словами.

— Макар Игнатьевич, предупредите в саду, что опоздаете, тут пробка в паре километров, уже не объедем.

Голос Лёши отвлекает меня от прошлого. Я быстро набираю воспитательницу и говорю, что задержусь, заберу Степана позже обычного. 

— Конечно, Макар. Я останусь с ним, вы же знаете.

Конечно, знаю. Я ей доплачиваю за такие вот сверхурочные. Необходимость появляется редко, но бывает. Раньше задерживался на операциях, последнее время в бумагах. Руки просят скальпель, а вместо этого получают ручку. Надоело, но ближайшая операция у меня через несколько недель. 

Руки снова тянутся к фотографии, мысли возвращаются к Оле. Она не сказала. Послушала отца и смолчала. И брат ее тоже ни слова не сказал, хотя я спрашивал. И шесть лет назад и теперь, когда вышел из СИЗО и привел себя в порядок, первым делом поехал к Стасу. Встретили меня, надо сказать, красиво. Мордобоем. После драки Стас сообщил, что Оля уехала и потребовал ее не искать.

— У нее прекрасно все в жизни, слышишь? Ее замуж позвали, а тут ты. Она себя извела всю за то, что у вас случилось. Жалеет. Вот какого хрена тебе лезть в ее жизнь снова?

— Мне нужны ее контакты. Не дашь — сам узнаю.

— На вот.

Стас ткнул мне свой телефон. Небольшая статья с фотографией Оли. Писательница Оливьена Браун рассказала, что выходит замуж. 

— Не стоит тебе ее искать. Ты ничего ей предложить не можешь. Она тебя никогда не простит и ребенка твоего воспитывать не будет. Она вообще детей ненавидит. Чайлдфри. У них там принято, популярное течение.

Сомнений в том, что ее заставили смолчать не остается. Врать до последнего, лишь бы я не узнал и не воспитывал своего сына, лишь бы ничего не говорил. Ее отец знал, что я женился и брат, конечно же, тоже. И про сына узнали, конечно. Ей ничего не сказали, иначе бы она спросила. При первой же встрече спросила, а она не знала. Хотел ей все рассказать. Спустя годы понимаю, что поступил неправильно. Стоило сказать правду, признаться в том, что сделал. После того, что я узнал, становится не по себе. У меня, оказывается, еще один сын растет. Ровесник Степана. Растет без моего участия. 

Не замечаю, как автомобиль паркуется у детского садика. Я выхожу, быстро иду за Степаном. Снежана Юрьевна тут же выходит следом. Улыбается.

— Наконец-то вы приехали. Степа про вас спрашивал. Соскучился.

Я беру сына за руку и веду к шкафчику. Достаю одежду и жду, пока Степа оденется.

— Вы что решили? — спрашивает. — Степан идет в школу в этом году или еще нет?

— Не решил.

— У нас при садике замечательная школа имеется. И психологи. Они помогут вам понять, готов ли Степа к занятиям. Что скажете?

— Попрошу вас не лезть, Снежана. Я сказал — не решил. Как только приму решение — обязательно вам сообщу.