Все было действительно так, как она говорила. Был дремучий лес, и затерянная деревня в нем, и река с поднимающимся туманом, были и ее тетки, румяные, кровь с молоком, с низкими грудными голосами, но плавные, но нежные, но доверчивые… Говорится, что на таких-то земля и держится! Была и изба, светлая, пахнущая травами. Была и фотография. Все было. Но было и то, о чем она не рассказала, не поведала, а может быть, и сама не догадывалась еще. Было ее совершенно незнакомое мне состояние: благоговение, трепетное молчание, она словно прислушивалась к себе, к тому, что пряталось в ее душе. Ее глаза источали неверный, робкий свет.

Не помню, о чем говорили, наверное, о прошлом. Да и говорили ли? И кажется, без слов можно было все понять. Я пытался запомнить ее такой, какой тогда увидел неожиданно для себя, на мгновение…

Обретение покоя… Неужели это наконец пришло? Улыбайтесь! Дайте человеку, чье имя вы повторяете ему, почувствовать это. Хорошие манеры складываются из мелочей. Приветствуйте своих друзей и любимых улыбкой и радушно отвечайте на пожатие руки. Беспрестанно думайте о больших и прекрасных вещах. Мысль превыше всего. Храбрость, прямолинейность и веселый нрав. Мысль превыше всего.

Как будто что-то было приобретено. Как будто началась долгая, счастливая жизнь… Любовь при закате солнца — яростное, острое, радостное состояние души.

Грустно, тревожно только становилось, когда вдруг украдкой взглядывал на Марью. Было в ее глазах такое, будто она уже что-то решила, без меня, будто она предчувствовала, догадывалась, что скоро, совсем скоро случится…

Я хотел радости длительной, может быть, вечной, я хотел, может быть, слишком многого. И хотел возможного… Но медовый месяц подходил к концу.

Однажды ранним утром — солнце взошло и туман улетучился — я все так же сидел, работал в сараюшке, и все такой же прекрасной появилась среди трав и цветов Маша… И вдруг, бросив полотенце на изгородь, быстрым шагом подошла к моему окну. Она по-особенному подошла, я понял — как стрелой пронзило, если употреблять классические сравнения, именно так и почувствовал и в трепете стал ждать, что же через мгновение случится с нами, что произойдет.

Все было пока тихо, и листья не дрогнули на деревьях…

Маша улыбалась мне, ее плечи дышали негой, волосы светились от солнца… Вот она молча поманила меня; у меня поджилки тряслись, пока я надевал сапоги, пока накидывал куртку, пока неловко перебирал ногами по неверному полу.

Она попросила пойти на прогулку. Я почувствовал, что мне это трудно сделать, что я должен отказаться… Против воли я кивнул, стараясь не сказать лишнего слова, как можно мягче улыбаться и не смотреть слишком пристально в ее глаза. Пока мне это удавалось. И она была пока что молчалива, но не тиха, в ней будто клокотало все.

Мы приближались к озеру, я предложил Маше покататься на лодке. Она согласилась. Я чуть опередил ее и мостками вышел к привязанной лодке, стал распутывать узел, лихорадочно пытаясь понять, что же происходит… И в это время, в это мгновение услышал ее крик. Я бросился к ней. Она дрожала, как будто с ней случился приступ. Я спросил, что произошло? Она слабо улыбнулась и ответила, что все теперь хорошо, а сначала ей показалось, будто меня засасывает болото. Я ответил, что это озеро. (Как же потом я клял себя за это слово!) Озеро действительно было заболочено. Она кивнула. Передо мной была уже другая женщина. Взгляд ее стал жесткий, движения резки. Мне тоже хотелось сильно закричать, чтобы вернуть ее к действительности, но что-то мешало…

К вечеру стало ясно — мы уезжаем. Обретение покоя было прервано. Ранним утром, прощаясь, Марья даже не подняла глаза на нас.

В Москве Маша подарила мне еще несколько радостных дней. Вскоре же я услышал, что она собирается на Кавказ. Об этом Маша сказала так, между прочим, как о деле решенном. Ехала туда, куда не один год отправлялась вместе с родителями. Я на Кавказе не был ни разу. Она об этом знала, и все же не пригласила с собой. И это тоже было решенным делом.

Наступила осень, для меня поздняя, глубокая, хотя и листья не успели еще пожелтеть. Что делать? Ехать в деревню — я не хотел. В Москве оставаться оказалось нестерпимо без нее. Я сел работать. Грустить было не в моих правилах, потому что жизнь я хотел воспринимать так же естественно и радостно, как подсолнух следует за движением солнца, как конь привольно несется в степи, как ветер, что дует в равнинах.

И все же Маша вернулась в мою жизнь…