Я задумалась:

– Мужчина без жены?

– Не совсем.

Вот она сидит в машине. Подбородок высоко вздернут, плечи расправлены. «Улыбаемся, улыбаемся». Улыбка была маской, под которой мама пыталась спрятать свою беззащитность и уязвимость.

Не знаю, почему она казалась мне такой хрупкой. Может, из-за полупрозрачных, как у птички, запястий и тонкой шеи.

Говорили, что мама напоминает кудрявую Одри Хепбёрн. Не ту, что мы видим в «Завтраке у Тиффани» в жемчужном ожерелье и с сигаретой в длинном мундштуке. Мама совсем не походила на кинодиву. Она была похожа на Одри в водолазке, без макияжа, с убранными в хвост волосами. Свежее личико, озаренное невинной неувядающей красотой, та же тонкая длинная шея, заостренный подбородок и большие, как у олененка Бэмби, глаза. Только волосы у мамы были с рыжиной, цвета подсвеченного солнцем виски.

Тогда я еще не знала слова «уязвимый», но чувствовала, что в ней это есть. Если бабушка – настоящий кремень, то мама – лист картона; стоит намочить – тут же размякнет.

– Почему нам нужно уезжать из Америки?

В животе защекотало. С этим ощущением я просыпалась среди ночи от страха, что под кроватью затаились монстры.

– Нет, Софи, не нужно, а мы сами так захотели.

– Захотели?

Мы могли остаться?

– Мы выбираем свободу, никто не будет дышать нам в спину. Начнем с чистого листа.

– Я не хочу уезжать.

Она вздохнула, давая понять, что теряет терпение. Я уже не в первый раз высказывала свое несогласие.

– Ты знала, что в Лондоне улицы вымощены золотом?

– Правда?

– Скоро увидим.

Мама устроилась секретаршей.

– Сразу меня взяли. На большее я не гожусь, но на счета хватит.