— У нас, как ты знаешь, не принято спрашивать, зачем тебе это нужно, — задумчиво сказал Петров.

— И не спрашивай, — обрадовался Ханада, — зачем тебе это знать?

Петров еще немного пощелкал клавишами и поднял лицо к большому экрану:

— Давай перейдем к технической стороне вопроса. У тебя конкретные идеи или пожелания имеются?

— Нет, Дик. Для меня важен лишь результат.

— Боюсь, дружище Ханада, что сейчас не очень хороший момент для таких мероприятий. У медведей сейчас не самое благостное душевное состояние. Не хотелось бы их провоцировать лишний раз, — озабоченно сказал Петров. — Я бы попросил тебя немного повременить.

В глазах Ханады-сана мелькнуло что-то вроде раздражения. Мне это было явственно видно, поскольку большой экран отчетливо показывал каждую черточку физиономии японца. Через мгновение я понял, что ошибался. Лик восточного друга Петрова выражал лишь приветливость, почтительность и дружелюбие.

— Мой друг Дик, конечно, помнит, что пока он всего лишь выполняет важную роль временного прокуратора Секвенториума? — глаза Ханады выражали безграничное почтение к временному прокуратору, — и нам всем предстоит очень большая работа, чтобы постоянную должность занял по-настоящему достойный человек.

Я взглянул на Петрова. С изумлением увидел, что он улыбается, догадался, что он улыбается уже довольно давно, и отметил, что по искренности эта улыбка вполне может соперничать с улыбкой японца. Ожидая ответной реплики Петрова, я успел порадоваться, что он не числит меня в своих врагах.

— Ханада, — я видел, что Петров всеми силами пытается придать своему рычащему голосу дружеское звучание и доброжелательность, — я всегда старался помогать тебе, своему старому другу. До сих пор мне это удавалось. Уверен, что и этот раз не станет исключением.

К этому моменту я уже подошел к креслу Петрова и встал у него за спиной. Ханада-сан меня обнаружил и удивленно спросил:

— Кто это?

Петров медленно повернул голову ко мне, и его лицо выразило явное неудовольствие. Потом он повернулся к экрану и коротко ответил:

— Траутман.

За этим последовало неожиданное. Господин Ханада вскочил, при этом на нашем огромном экране отобразилась средняя пуговица его пиджака. Потом Ханада-сан почтительно поклонился — камера показала его макушку с безупречным, но редковатым пробором. После этого японец, сообразив, что мы не всегда наблюдаем именно те части его тела, которые он бы хотел продемонстрировать, немного присел и проговорил, глядя прямо в камеру:

— Господин Траутман, я восхищаюсь вашим мужеством. Примите мое почтение.

— О чем это он? — спросил я, — когда японец отключился, — я имею в виду, про мужество.

— Ему известно, что несколько дней назад ты отказался принять нерушимое обещание про обе секвенции заморозки, — объяснил Петров. — К слову сказать, сам он граспер, но наплевав на самурайский дух, чуть ли не первым внес вступительный взнос, чтобы защититься от трехсотлетней секвенции.

— А не лучше ли было ему сказать, что я уже защитился от всего, чего можно? — возмущенно спросил я. — Мне, знаешь ли, дешевая популярность ни к чему. Прознают какие-нибудь японские панды про меня, поверят, не проконсультируются с московскими коллегами и откроют на меня новый охотничий сезон. Ты уж будь добр, сообщи всем заинтересованным лицам, что отважный Траутман никакой не самурай больше, а обычный приспособленец. Кстати сказать, остальную часть беседы с японцем я тоже не совсем понял. Разъяснишь для общего развития?

Что мне нравится в Петрове, так это то, что он всегда рассказывает больше, чем его спрашиваешь. Поначалу, вместо прямого ответа на прямой вопрос, он часто уводит куда-то в сторону так, что, кажется и не собирается отвечать. Но вскоре выясняется, что без этого отвлечения я бы толком ничего не понял.