Под звуки труб и фанфар Хуррам, за которым следовали Дара Шукох и Аурангзеб, быстро вышел из своего красного шатра, разбитого возле деревушки Сикандра в пяти милях от Агры. Расположенная рядом с гробницей его любимого деда Акбара – ее изящные, словно парящие в воздухе ворота, сделанные из песчаника, были хорошо видны сквозь рощу деревьев ниим, – Сикандра показалась Хурраму удобным местом для остановки перед триумфальным въездом в Агру. Это был не военный лагерь с четкими линиями палаток и военной дисциплиной, а громадный палаточный город, в котором уже начались празднества по поводу его триумфа. Знамена традиционного зеленого цвета моголов украшали шатры его придворных и военачальников, которые группировались вокруг его собственного шатра, а потом разбегались во всех направлениях. Каждую ночь, в течение двух недель после прибытия шахзаде из Лахора, в лагере устраивались торжественные пиры и увеселения – за них платили из сундуков, в которых хранились сокровища Агры и ключи от которых теперь принадлежали Хурраму. Каждый день число жителей лагеря увеличивалось – прибывали все новые вассалы, повинуясь призыву будущего падишаха.
И вот, наконец, на подходе показался караван человека, которого Хуррам ждал больше, чем кого-либо другого. Он мог уже видеть поблескивающий в лучах полуденного солнца серебряный хаудах Арджуманд, украшенный изумрудами и установленный на спине присланного им слона, покрытого роскошной попоной, который должен был нести его супругу эти последние мили ее путешествия. Перед слоном ехали несколько всадников-раджпутов Махабат-хана, а за ним был виден еще один слон, на котором путешествовали четверо детей будущего падишаха, включая новорожденного сына Мурада Бакхша, которого он еще не видел. Мысль о том, что его семья наконец-то воссоединится, наполнила душу Хуррама счастьем, которое было сильнее, чем то, которое он ощущал, обдумывая, как взойдет на трон. Он улыбнулся Дара Шукоху и Аурангзебу, которые стояли рядом с ним в одеждах и тюрбанах из серебристой ткани в ожидании торжественного момента.
– Это ваша мать. Она прибывает, – сказал Хуррам.
Он провел мальчиков к огромному шатру высотой в двадцать футов в самой высокой точке, который был воздвигнут перед шатрами гарема в ожидании слона Арджуманд. Хурраму пришлось заставить себя стоять спокойно между двумя сыновьями, положив им руки на плечи и наблюдая, как приближается слон его жены и как два махута, пристроившиеся за покрашенными золотом ушами животного, искусно направляют его с помощью металлических крючьев прямо в гигантский шатер. Как только слон вошел в него в сопровождении шахзаде и его сыновей, слуги опустили полог. Хуррам подождал, когда махуты заставили громадное животное опуститься на колени и, соскользнув с его шеи, быстро установили лестницу из позолоченного дерева, стоявшую рядом наготове. После этого, прикоснувшись руками к груди, они быстро покинули шатер. С колотящимся сердцем Хуррам взобрался по ступеням лестницы и медленно отодвинул расшитые жемчугом зеленые шелковые занавески. Он не мог произнести ни слова, глядя в глаза Арджуманд. Затем, перегнувшись в хаудах, обнял супругу и поцеловал ее теплые губы.
– Я так долго ждал этого момента… иногда мне казалось, что он никогда не наступит. Но здесь есть еще двое, которые ждали дольше меня, – прошептал Хуррам, разжимая наконец свои объятия.
Он открыл серебряную дверцу хаудаха и, поддерживая жену за окрашенную хной руку, помог ей спуститься. Слезы уже бежали по щекам женщины, когда она оглянулась в поисках сыновей. А потом в мягком свете масляных ламп, во множестве горевших в шатре, Арджуманд увидела Дара Шукоха и Аурангзеба, которые смотрели на нее нерешительно и даже смущенно… Улыбаясь сквозь слезы, она протянула к ним руки, и дети бросились в ее объятия.
Спустя три ночи, когда они лежали рядом в кровати после любовных безумств, Арджуманд вдруг села. Отбросив локон темных волос, она долго смотрела в глаза Хуррама.
– Можно задать тебе вопрос?
– Конечно.
– Когда мы двигались в сторону Сикандры, одна из моих служанок рассказала мне кое-что, во что я с трудом поверила, – историю, которую она услышала от гонца, только что прибывшего из Бурханпура. Я пыталась забыть о ней, но не смогла.
– И что это за история? – Что-то в голосе Арджуманд заставило Хуррама тоже сесть.
– Однажды утром слуги нашли Хусрава мертвым в тех покоях, где ты его запер.
Какое-то время падишах молчал.
– Все верно. Мой единокровный брат мертв, – негромко подтвердил он наконец.
– Но в истории говорится о том, что его убили по твоему приказу.
Хуррам вновь ответил не сразу. Во втором его письме – том, которое было отослано наместнику Барханпура, – содержался приказ убить Хусрава, и сделать это как можно более безболезненно. Он писал это письмо с тяжелым сердцем, но уверенный в том, что действует в интересах своей собственной семьи и целесообразности. Однако позже, пока шахзаде ждал известий о том, что его приказ исполнен, он задумался о том, что должен был почувствовать Хусрав, когда услышал, что дверь в его покои неожиданно открылась… когда он повернулся и почти слепыми глазами посмотрел в ее сторону… удивляясь, кто бы это мог быть… может быть, надеясь, что это его жена, Джани? В какой момент его брат понял, что открывшаяся дверь несет ему не утешение любимой жены, а встречу с наемными убийцами? И как он умер? В приказе Хуррама говорилось только о том, что его смерть должна быть безболезненной. Был ли это удар кинжала прямо в сердце или точный разрез, нанесенный лезвием меча? Чаша с ядом, который насильно влили пленнику в рот сквозь сжатые губы, или подушка, которой ему перекрыли воздух?
Как бы это ни произошло, Хуррам понимал, что не может позволить своим чувствам одержать верх над необходимостью и не имеет права думать подобным образом. Он должен думать о Хусраве как о возможном бунтовщике, который остался в прошлом, а не как о живом и чувствующем человеческом существе. Неужели на него так повлияли слова Мехруниссы, сказанные ей, когда она стояла перед ним рядом с Шахрияром? Сыграла ли она на его чувствах, которые были обострены победой и обретением сыновей? Не заставила ли она его сделать нечто, о чем он будет жалеть до конца дней своих, так же как она заставляла подчиняться его отца? Нет, снова и снова убеждал себя Хуррам. Он, и только он сам, пришел к этому судьбоносному решению, которое было вполне оправдано.
– Я не могу лгать тебе. Все правда. Но я поступил так, чтобы защитить нас и наших детей, – признался Хуррам, после чего снова немного помолчал, а потом заставил себя продолжить: – Скажу даже больше… Это известие я получил только вчера. После того как были завершены приготовления к похоронам, Джани ушла к себе в комнату и убила себя – говорят, проглотив горящий уголь из жаровни, которая согревала холодный зимний воздух в комнате.
В глазах Арджуманд появились слезы, и ее начало трясти.
– Как ты мог, Хуррам? Какая кошмарная смерть! Я почти чувствую, как этот уголек царапает мне горло и выжигает мои легкие… Какую кошмарную и жуткую боль должна была испытать она в последние мгновения жизни!