Глава 13

В болезнях и трудах

Бесформенные пятна кружатся перед закрытыми глазами. Тошнота, головокружение, смертное бессилие. Пошевелить пальцем так же невозможно, как сдвинуть гору. Огонь окружает тело – или это душа? Она дрожит в ознобе, но этот огонь не согревает – жжет… Учитель, ты ошибся – ад есть! Синьор Витторио… Где ты? А Цезарь? Он тоже здесь? Мы просчитались насчет милосердия…

…

Старческий голос шепчет надо мной непонятные слова… Что, уже отпевают? Не надо, я живой! Пошевелиться, открыть глаза, пусть увидят! Меня нельзя хоронить… Темнота.

…

Низкий потолок тонет в сумерках. Смутная тень колышется ритмически где-то рядом… С усилием скашиваю взгляд – движение отдается болью в голове – бесформенная фигура сидя дремлет у постели, серый балахон шевелится в такт дыханию. Ослабев, проваливаюсь обратно…

…

Что-то прохладное ложится на раскаленный лоб, вода орошает иссохшие губы… Жадно глотаю – оказывается, есть на это силы! Еще пить…

– Хватит.

Это мне? Так я и говорить могу? Старуха – возможно, и не старуха, просто платок по-старчески повязан, лоб закрывает – обтирает мое лицо влажным полотенцем. Жизнь возвращается, вот что это такое!

– Какой день сегодня?

– Преподобных Симеона, Христа ради юродивого, и Иоанна, спостника его.

– Черт, скажи толком! Число какое?

– Не зови нечистого, накличешь! Не знаю я ваших чисел – надысь святому Илье праздновали.

Уже легче. Ильин день – двадцатое июля, бой на батарее был десятого, потом марш… Ни хрена себе, десять дней в беспамятстве? Или сколько? Когда свалился-то? Первый день марша вроде помню… Рад бы забыть…

…

Кто-то там есть за дверью… Старуха с ним разговаривает… Дверь притворена неплотно, но слышно недостаточно хорошо, чтобы разобрать, и сосредоточиться нет сил… Похоже на латынь… Что? Определенно, бред продолжается: как может не знающая цифр женщина владеть латынью?

Входит еще молодой, не старше меня, человек – хорошо выбритый, в камзоле, парике. Одежда господская, но взгляд лакейский. Чей-то секретарь или доктор.

– Здравствуйте, господин полковник.