– Генрих Благочестивый, – озадаченно забормотал поляк, – князь Вроцлава, властитель Силезии[1], сын Генриха Бородатого и добродетельной Ядвиги, самый могущественный из всех польских князей. Пан Генрих собирает войска для защиты христианских земель, а мы его за это славим, как можем. Мы ведь всего-навсего мирные землепашцы, несчастные беженцы, спасающиеся от набега язычников. Воевать не обучены, но если нужно воздать хвалу сиятельному князю, так это завсегда пожалуйста.

Бурцев попытался растормошить память. Увы, безуспешно. История Польши никогда не была его коньком.

– И от каких-таких язычников вы спасаетесь? – задал он следующий вопрос. Раз понимают его, отчего ж не спрашивать-то?

– Известно от каких – от богопротивных тартар, сынов Измаиловых, – поляк закатил глаза и затараторил, как по писаному: – Народ сей выпущен из адовых пещер на далеких островах нам на погибель, за грехи наши. Сами они подобны диким зверям и питаются человечиной. А кони их быстры и не знают усталости. А доспехи прочны настолько, что…

Достаточно. Пока достаточно. Главное уже понятно.

«Генрих Благочестивый, самый могущественный из польских князей…» Значит, сто пудов – Польша. А «тартары», надо полагать, – это татаро-монголы, дорвавшиеся до старушки-Европы.

– Какой нынче год? – оборвал Бурцев говорливого собеседника.

– Чаво? – глаза рыжего чуть не выкатились из орбит.

– Год, спрашиваю, какой?

– Так это… 1241-й от Рождества Христова. Или если пану угодно – 6749-й от сотворения мира.

Подумав немного, поляк добавил:

– Весна у нас нонче, март месяц.

– Тяжкое испытание, лихая година… – снова заскулил крестьянин, но вдохновенный экстаз плакальщика-одиночки уже иссякал. Теперь в глазах поляка появилось ответное любопытство. Что ж, вполне естественно: нечасто, наверное, на местных слякотных дорогах встречается измазанный грязью по самые уши тип с резиновой дубинкой «РД-73» в бронежилете, помеченном надписью «ОМОН» и потерявший к тому же счет времени.

Бурцев глянул поверх голов. Среди столпившихся землепашцев и воинов он выделялся высоким ростом. Людишки в средние века все же мелковаты против бойца отряда милиции особого назначения из третьего тысячелетия.

Как он и предполагал, оркестром многоголосых глоток дирижировал всадник, занимавший почетное место в самом центре взбудораженного собрания. Уверенная посадка выдавала в нем прекрасного наездника. А пятна свежей грязи, которой верховой был заляпан по самую бармицу куполообразного шлема с железной полумаской, свидетельствовали о долгой и быстрой скачке. Бурцев не расслышал слов всадника, но прекрасно видел, как взметнулась вверх рука в кольчужной перчатке – и тут же по толпе прокатилась очередная волна славословия в адрес Генриха Благочестивого.

– Это что и есть тот самый князь Генрих? – поинтересовался Василий у рыжего гида.

Как-то не очень вязалась с княжеским титулом одинокая фигура всадника в неброских, в общем-то, доспехах и грязном плаще.

– Нет, конечно! – почти возмутился крестьянин.

Былое почтение к странному незнакомцу с щитом и дубинкой как-то сразу улетучилось. Бурцев вдруг осознал, что и паном его больше не называют. У рыжего хватило смекалки сообразить, что Бурцев не из местных, даром что говорит по-польски. Чужакам же здесь, видимо, почет и уважение оказывать не привыкли. По крайней мере, простолюдины. А без почета-то какой же ты пан?

Ладно, мы люди не гордые. Потерпим, лишь бы этот конопатый продолжал говорить. Информация была сейчас нужна, как воздух.