Оно располагалось как раз под самой горой, на которой стояла церковь, недалеко от того места, откуда мы совсем недавно наблюдали за кулачными боями.

Удивила меня и могила. Внизу выдолбленной в мерзлой земле ямы был установлен помост, на который и опустили на связанных меж собой полотенцах старухину мумию. А потом в могилу спрыгнул плотник. Ему мужики сверху стали подавать струганные доски, а он приколачивал их к возвышающимся над телом столбам, к которым крепился и нижний помост. Получилось что-то типа потолка над спеленатой мумией. Эдакий подземный домик без окон и дверей. Последнюю доску плотник прибил, уже стоя на верхнем настиле. Товарищи помогли ему вылезти из могилы. После чего под причитания и вой профессиональных плакальщиц и родни присутствующие на похоронах стали бросать в могилу горсти смерзшейся земли. Бросил и я, когда пришла моя очередь. Затем к работе приступили кладбищенские землекопы, и в считанные минуты над бабкиным последним пристанищем вырос аккуратный могильный холм. На него установили раскольничий крест. И всей толпой двинулись к Асташевым поминать покойную.

Когда гости разошлись и прислуга убрала со столов, в мою светелку пришла Азиза. Пришла, не крадучись, как тать в темноте, а открыто, как к законному мужу. И мы долго предавались с ней любовным утехам, пока за окнами не забрезжил поздний зимний рассвет.

– Эй, милионщик, вставай. Разговор к тебе имеется, – за выкриком последовал удар ногой в живот, который и мертвого разбудил бы.

Аксаков разлепил глаза, закрывая руками ушибленное место. Он лежал на полу посередине камеры. В узком зарешеченном окне у самого потолка серело утро. Его обступили трое «быков», те, что спали на нарах. Остальные обитатели испуганно прижимались к стенкам, в том числе и компьютерщик Сергей Извеков.

Один из «быков» присел на корточки рядом с лицом Андрея Александровича и, обдав его едким дымом дешевых сигарет, пробурчал:

– Что ж ты, дядя, русского языка не понимаешь? Тебе же объяснили фартовые люди: не лезь не в свое дело. А ты все равно лезешь. Нехорошо.

Тут же последовал еще один удар ногой, сильнее первого, в область почек. Аксаков весь скрючился от боли. Теперь одна его рука прикрывала живот, другая стремилась защитить поясницу.

А бандюк все пускал ему в лицо вонючий дым и приговаривал:

– И налоги вот не платишь. Не делишься с согражданами. А Господь завещал делиться. Ой как нехорошо, не по-людски.

Теперь врезали по печени чем-то тяжелым и ребристым. Аксаков взвыл от боли. Но сквозь зубы все ж произнес:

– Я с вами, гадами, никогда не делился и делиться не буду. А за нынешний базар вы еще ответите.

– Ой, держите меня, испугал. Я аж дрожу от страха, – заюродствовал разговорчивый. – Мы с тобой хотели по-хорошему, по-доброму поговорить. А раз ты пугать нас вздумал, придется, дядя, нам тебя опустить. И будешь ты не дядя, а тетя. Ха-ха! А ну, братва, снимай с него штаны!

Андрей Александрович, превозмогая боль, собрал остаток сил и двинул кулаком в эту ржущую морду. На него тут же обрушился град ударов со всех сторон. Ударили и по голове, так сильно, что он отключился на какое-то время. А когда очухался, то оказался прижатым цепкими руками к табурету. Его голова свисала вниз, а над задницей орудовал кто-то из «быков». Прямую кишку обжигало, как раскаленным железом. Сережка Извеков лежал избитый рядом на полу и стонал:

– Не смейте, сволочи. Не смейте.

Аксаков попробовал подняться, скинуть с себя мучителей, но вновь получил по голове и отключился.

Он пришел в себя не скоро. От зловония. Прямо перед его глазами журчала канализационная труба. Его голова болталась над парашей. Волосы и лицо были мокрые. Похоже, что на него мочились, и неоднократно.

К нему подполз Серега, помог перевернуться на спину и оттащил немного от клоаки.

– Дальше ни шагу, петухи. Аль еще мужской ласки захотелось? – послышался сверху предостерегающий окрик.

Так они и пролежали все выходные рядом с толчком, избитые и униженные.