— Отпечатки — это сама по себе наука, — объяснил он, подчеркивая свою значимость, что обычно проделывал при каждом удобном случае, — и точной ее не назовешь, к великому моему сожалению. Но при этом мы можем высказать некоторые вполне оправданные допущения, учитывая степень сжатия почвы и содержание в ней влаги. Для того, чтобы получились отпечатки определенной глубины, требуется совершенно конкретный вес.
— Ты хочешь сказать, что можешь угадать вес человека, который стоял на этой лестнице?
— Предположить, — поправил его Лофгрин. —
Болдт прикусил язык.
— Степень сжатия почвы воссоздать и измерить очень трудно, а у меня было всего несколько часов, не забывай. Но дай мне пару дней, и я назову тебе минимальный и максимальный вес твоего любителя лазить по лестницам, а потом мы сможем прикинуть и его рост. Что касается волокон ткани — а это именно волокна — прибавь мне еще несколько дней.
— Ты не мог бы письменно изложить информацию о лестнице «Вернера»? — попросил Болдт. — Я хочу поручить это Ламойе.
Лофгрин передал Болдту написанную от руки записку с изложением деталей.
— Считай, это уже сделано, — сказал он. — И не звони мне, я сам позвоню.
В груди у Болдта образовался тугой комок, пока он переваривал полученные сведения, чисто физическая реакция. Он вытащил свои башмаки, уже упакованные в алюминиевую фольгу.
Лофгрин взял последнюю дольку дыни, встал и ушел.
— Спасибо за кофе, — бросил он.
Болдт проследил взглядом, как тот вышел в двери, прошел по подъездной дорожке, все еще жуя дыню. Рассмотрение дела в суде настолько зависело от физических улик, что Берни Лофгрин, вероятно, был самым влиятельным человеком в полиции. Штатский человек с гражданской позицией и хорошим пониманием джазовой музыки.
Болдт держал записку в руках: наконец-то у него есть первые прямые улики.
Глава тринадцатая
Бен проснулся в своем убежище на кедре у дома Эмили от звука автомобиля, въехавшего на ее подъездную дорожку. Полностью придя в себя, он понял, как ему повезло, что он не свалился с платформы, поскольку лежал уже на самом краю, лицом вниз, и одна рука свесилась с платформы. Сев, он поморщился от боли и сразу же вспомнил о порке, о которой так благополучно забыл во сне. Бен задумался над тем, не пришло ли ему время дать Эмили показания против своего приемного отца, на чем она так настаивала, не пришло ли время сделать хоть что-нибудь, но содрогнулся при мысли о том, что с ним будет, если Джек узнает об этом.
Он услышал, как под ним открылась дверца, и, взглянув вниз, увидел не легковой автомобиль, а синий грузовичок с белым автоприцепом, и сердце его сбилось с ритма, когда коротко подстриженный мужчина вылез из грузовичка и направился ко входной двери дома Эмили. Бен вспомнил мужчину со сросшимися пальцами. Она сказала, что его зовут Ник, и назвала его преступником; ее наблюдательность позволила узнать о нем несколько подробностей.
Световой люк автоприцепа был открыт.
Бен пододвинулся к стволу дерева и спустился на нижнюю ветку, говоря себе, что он просто слезает с дерева, но уже чувствуя, как любопытство захватывает его целиком. Две стороны его мыслительного процесса пришли в столкновение, как если бы его вдруг одновременно потянули за расставленные в стороны руки, грозя вывихнуть суставы. Ему не хотелось спускаться только для того, чтобы сидеть в ожидании на кухне, приникнув к смотровому отверстию; ему хотелось заглянуть внутрь автоприцепа.
По мере того как Бен спускался все ниже, его все сильнее охватывало возбуждение — его привлекал открытый световой люк внизу, поскольку, когда он на мгновение замер и заглянул через него внутрь фургона, то увидел черную стальную трубку, которая не могла быть не чем иным, кроме как дулом револьвера.
Решение было принято.