Идя по московским улицам на эту аудиенцию, Соркофский знал, что ему предстоит получить задание, самое важное за всю его карьеру, и душа его скорбела лишь о том, что с ним нет его Наташи, которая могла бы все это с ним разделить.

Наташа была на пятнадцать лет моложе его и так полна жизни, что он чувствовал себя с ней молодым. Он так никогда и не понял, что заставило ее влюбиться в него, этакого безобразного старого медведя, но был просто счастлив, что так случилось. Счастлив и горд. Он вспоминал, как его прямо-таки распирало от гордости, когда он ходил куда-нибудь с Наташей, держа ее под руку, и видел, как другие мужчины провожают их взглядами. А потом ей сказали, что у нее неизлечимая болезнь, рак кости.

Но несмотря на это, она стойко держалась последние шесть месяцев, а когда умерла, он вдруг ощутил чувство вины перед ней – из-за того, что она каким-то образом сумела сделать эти шесть месяцев счастливейшими в его жизни, в то время как им, по всем законам, следовало быть самыми печальными. Но она даже слышать не хотела о печали. Ей совершенно не о чем горевать, говорила она Дмитрию. У нее растут две замечательные дочери, и у нее совершенно замечательный муж.

Остановившись посреди улицы, Соркофский потер рукой неровные бугры, из которых, казалось, было слеплено все его лицо. Как она могла так относиться к нему? Он поднес руку к глазам и, ощутив влагу, быстро смахнул ее.

У Дмитрия Соркофского была кличка Носорог. Ростом он был около ста девяноста сантиметров и весил сто десять килограммов. Его неандертальские надбровья давали совершенно неправильные представления об уровне его интеллекта, который был весьма высок. Руки его скорее походили на огромные лапы, и тем не менее Наташа часто называла их самыми нежными на свете.

Он так гордился ею! Равно как и своей профессией, и, когда, прибыв в Кремль к начальству, был назначен ответственным за безопасность Олимпийских игр, не испытал никакого волнения, – во-первых, потому, что считал себя наиболее подготовленным для такого дела, а во-вторых, потому, что не было Наташи, которая могла бы разделить с ним его торжество.

Его начальник, мужчина с черными кустистыми бровями, сказал, что решение это принято на высшем уровне, в связи с просьбой американцев разрешить им прислать для охраны их спортсменов своих агентов из службы безопасности.

– И что им ответили? – спросил Соркофский.

– Им ответили: нет. Американские империалисты тотчас ухватились бы за эту возможность, чтобы наводнить нашу страну шпионами из ЦРУ.

Соркофский кивнул, задав себе вопрос, верит ли его начальник в эту чепуху сам, поскольку прекрасно знал, что все это не имеет никакого значения. Американцы в любом случае могли заслать своих агентов. Он знал это потому, что сам поступил бы так же при подобных обстоятельствах.

Затем ему пожелали успехов в выполнении задания.

Но как только он начал подбирать группу, начальство сообщило ему, что американцы выразили протест премьер-министру, после чего пришлось пойти на компромисс. К его группе будет подключен один человек, капитан полиции из Западной Германии по имени Вильгельм Бехенбауэр.

– Все в порядке, – сказал Соркофский. – Мы с ним сработаемся.

– Вы знаете этого человека? – спросил начальник с внезапным подозрением.

– Нет. Просто я могу сработаться с кем угодно.

Капитан Вильгельм Бехенбауэр вовсе не радовался отправке в Россию. Ему совсем не нравилось, что его надолго отрывают от семьи.

Его сын учился в девятом классе, и жена, достойная женщина, способная управиться с двенадцатилетней дочерью Хельгой, не вполне годилась для того, чтобы сладить с пятнадцатилетним Гансом. Парень нуждался в твердой отцовской руке.

Бехенбауэр был ростом около ста семидесяти сантиметров, подтянут, – вес его никогда не превышал шестидесяти трех килограммов, – элегантен, любил хорошо одеваться. У него были всегда безукоризненно подстриженные усики, и он тоже имел кличку. Его прозвали Хорьком.

Встречи с Носорогом Хорек ожидал с нетерпением и чем больше об этом думал, тем с большим нетерпением ожидал и других встреч, связанных с заданием в Москве: с русскими женщинами. У него еще никогда не было русской женщины, и ему не терпелось восполнить этот пробел. В свои сорок шесть Бехенбауэр был столь же сластолюбив, как и в двадцать шесть, и насколько это радовало его, настолько, казалось, раздражало его жену. Тем не менее ему всегда удавалось найти выход из этого положения.

Капитан Бехенбауэр сидел в приемной полковника Соркофского уже двадцать минут и знал, что его не случайно заставляют так долго ждать. Соркофский заранее каждому отводил в их отношениях свое место. Бехенбауэр считал такую демонстрацию совершенно излишней. Он нисколько не претендовал на руководящее положение в этом деле.