Элина тосковала по тому, как он поглаживал ее по спинке, подтрунивая над ее паранойей, скучала по его бесполезным попыткам ее утешить… Пусть даже он посмеивался над ее привычкой подолгу мыться, над ее равнодушием к еде, над костлявыми бедрами и манерой говорить, размахивая руками. Ей очень хотелось снова разглядывать фотографии Пабло и ревновать, когда он уделял ей меньше внимания, чем коту, и прогуливаться с ним под лучами солнца, для защиты от которых он всегда носил темные очки. Скучала по его звонкам на рассвете, по любованию им, спящим, по его умению молчать, вызывавшему у нее злость, если оно затягивалось, по тем утрам, когда умоляла его не уходить и рыдала, когда он покидал ее, хотя и возвращался через два часа. И она никогда, никогда не оставила бы его так — в неведении, не попрощавшись, неблагодарно, а если он умер, что вполне вероятно, поскольку никто о нем ничего не знал, разве что от нее это скрывали, но как могли скрывать, видя, как ее рвало кровью от голода, видя, как она кусает подушку, разрывая наволочку, если видели ее наносящей себе раны и пьяной, дожидающейся часами письма по электронной почте, уставившись в экран компьютера до головной боли и красных глаз и рыданий на клавиатуре, и она не выходила на улицу в ожидании телефонного звонка; и если все они слышали, как она посылает в задницу всю эту чушь — советы двигаться вперед и король умер — да здравствует король, и жизнь продолжается, тебе надо заняться сексом, и вокруг тысячи парней, ты красива, пойдем на танцы, я кое с кем тебя познакомлю.
Девушка ей понравилась, но с годами она научилась не доверять первому впечатлению. Ей вспомнилось, как почти двадцать лет назад она встретила светловолосую женщину с покрасневшим от слез носом и запавшими глазами; вечером узнала, что та приехала в отель, чтобы провести несколько дней на море и попытаться немного прийти в себя после смерти сына. А она приняла облик ребенка и являлась ей в гостиничных коридорах, в номере, около спа-салона, на лестнице, ведущей на второй этаж. Но женщина лишь кричала и кричала, и ее увезли на «Скорой помощи». Она была с мужем. Усвоенный урок: такое годится лишь для незамужних.
Девушку звали Элиной, она была одна. Красивая, но не сознающая этого; под глазами круги от бессонницы и чрезмерного количества выкуренных сигарет. Вид у нее был вызывающий, она не проявляла симпатии к говорливым, обаятельным хозяевам отеля, а на других постояльцев даже не смотрела. В первый день она пошла на пляж, не вышла ни к завтраку, ни к обеду, а за ужином поковыряла вилкой в тарелке и незаметно проглотила три таблетки, запив вином. Ей было известно, что Элина ненавидит пляжи. Тогда зачем она здесь? Видимо, что-то случилось с ней на пляже когда-то. Это надо будет выяснить той же ночью, чтобы Элина все вспомнила во сне.
Она пересекла коридор, устланный голубым ковром, и вошла в номер. Элина оплатила один из лучших, с микроволновкой и холодильником — номер люкс, но было заметно, что она не намерена пользоваться никакими благами. Было еще рано принимать обличье. Лучше завтра. Сегодня главное, чтобы Элине приснилась та ночь на пляже, когда ей было семнадцать и она считала себя неуязвимой. В ту ночь, выходя из зала боулинга, она согласилась пойти с пьяным мужчиной на пустынный берег. Он закрыл ей рот, чтобы не кричала, но от страха Элина даже не пошевелилась. А потом никому ничего не сказала. Помылась, поплакала и купила специальный крем, чтобы избавиться от запаха и смягчить жжение песка, досаждавшего ее нежной коже внутри.
Самый подходящий момент для таких мерзких воспоминаний, подумала Элина и выглянула в окно своего номера, выходившее на бассейн. Не то чтобы она забыла ту злополучную ночь на берегу, однако во сне она появлялась редко. Но Элина знала: именно поэтому Пабло бросил ее. Потому что иногда он прикасался к ее телу, и ей вспоминался песок между ног и боль; приходилось останавливать Пабло, и от страха она не могла ничего объяснить. Понятно, что ему в конце концов это надоело, ведь она навсегда осталась порченой.
У бассейна беседовала какая-то пара, расположившись в шезлонгах и держась за руки. Элина тут же возненавидела их. Купались мальчишки, хотя не было жарко, а мужчина лет пятидесяти читал в тени книгу в желтой обложке. Постояльцев мало, или, по крайней мере, так казалось в тихом отеле. Плохая была идея, подумала Элина и прождала сначала час, затем другой, но никто так и не позвонил. Ей уже тридцать один год, а она до сих пор не знает, что делать дальше. Как ей быть? Потратить двадцать лет на преподавание, обучать студентов. Десятилетия жить на скромное жалованье, а потом — смерть в одиночестве; потратить годы на заседания кафедры и нравоучения. Иной перспективы не просматривалось. К тому же если быть честной с собой, то, вероятно, она не сможет дальше преподавать. Потому что на последнем занятии разрыдалась, объясняя теорию Дюркгейма[11], вот идиотка. Выскочила из аудитории и теперь не сможет забыть хихиканья студентов, хотя их смех был не столько жестоким, сколько нервным, но как же ей хотелось их всех поубивать. Она заперлась в преподавательской. Когда Элину обнаружили, ее била дрожь. Вызвали «Скорую», а дальше она почти ничего не помнила, пока не очнулась в клинике — дорогой, оплаченной матерью, с очаровательными и невыносимыми профессионалами. Начались групповые сеансы, и возникло ужасное чувство, что ей безразлично, о чем говорят остальные; она думала о способах умереть во время практических занятий («вонзить заколку в яремную вену?»). Безразличны были и индивидуальные сеансы терапии, на которых она хранила молчание, ибо ничего не могла объяснить. Потом — подозрительная выписка из клиники. Родители арендовали ей квартиру для самостоятельной жизни, скорейшего выздоровления и возможности вписаться в общество — как обычно и поступают в таких случаях. А вот Пабло даже не спросил, где она теперь. По настоянию психиатра Элина вернулась на факультет на месячный срок, однако выдержала лишь две недели, отпросилась и теперь оказалась на пляже.
Она собрала волосы в небрежный хвост и решила пойти пообедать — проснулась, как обычно, слишком поздно, потому что уже не контролировала, сколько таблеток принимает. А потом она заставит себя спуститься на пляж. Сегодня солнечно. Говорят, что море успокаивает нервы. По пути в столовую Элина прошла мимо странных скульптур овец, которые, казалось, вышли из огромного рождественского вертепа, и понаблюдала за тем, как пара подростков развлекается, запихивая бутылочную пробку в пасть бронзовой жабе.
Снова поковыряла вилкой в тарелке, но все-таки умудрилась съесть два кусочка и выпить бутылочку «севен-ап», — как-никак содержит сахар. И отправилась на пляж, находившийся всего в одном квартале. Добраться туда можно было по выложенной булыжником дорожке, теснимой кустами, от которых у нее перехватило дыхание: а вдруг там кто-то скрывается? Элина бросилась бежать и увидела старую деревянную лестницу и море. Огромный пляж с прозрачнейшей водой и более светлым, чем на остальной части берега, песком. Небо сине-фиолетовое: собирался дождь. Она устроилась в шезлонге под тентом и стала смотреть, как мужчины — лет сорока, но все еще стройные — играют в футбол. Захотелось приблизиться к ним и даже, может быть, увести одного в свою постель, ведь у нее не было секса уже год. Но она понимала, что не сделает этого, что отчаяние распространяет неприятный ореол, который ее окружал. Элина заметила девушек, бросающих вызов ветру своими бикини. Дождавшись ливня, она позволила себе промокнуть до нитки. Когда с ее длинных волос начало капать на брюки, когда холодная вода побежала с шеи на грудь и живот, она достала из сумки лезвие бритвы и принялась резать руку точными движениями — один порез, другой, третий, пока не хлынула кровь и она не почувствовала боль и нечто похожее на оргазм. Не беда, что холодает, ее согреет боль. Впрочем, это уже не так важно. Она лишь боялась, что какая-нибудь милосердная душа заметит ее, сжалится и позвонит в Буэнос-Айрес или в «Скорую помощь», а то и на «горячую линию» для самоубийц. Вернувшись в гостиницу, Элина спросила, не звонил ли ей кто-нибудь. «Пока нет, дорогая», — ответила телефонистка, расплывшись в улыбке. В номере Элина погрузилась в ванну и снова прошлась по порезам, так что кровь поплыла вокруг нее и окрасила воду в красный цвет. Выглядело красиво. Она нырнула и открыла глаза под водой, в океане розоватой пены.
По утрам столовую заполняли постояльцы. Ей не хотелось ни с кем общаться, но за завтраком к ее столику подсела девушка, которая, скорее всего, только что приехала — она была очень уж бледная и держалась скованно. Элина заказала кофе с молоком, чтобы не заснуть — после бессонной ночи у нее кружилась голова. Сердце застучало в груди от первой же атаки кофеина, но ей было все равно. Как хорошо умереть вот так, внезапно, неожиданно, столь простым способом. Гораздо лучше, чем наглотаться таблеток: когда однажды попыталась это сделать и очнулась с трубкой в горле, то уразумела, как важно рассчитать передозировку. Потом она поняла, в чем ошибка, узнала, какие таблетки надо было принять, но повторить не решилась.
После робкого приветствия девушка спросила, поднималась ли Элина в комнату Сент-Экзюпери. Элина ответила — нет, и подумала: какое мне дело до этого писателя. А девушка настаивала, что подняться туда нужно обязательно, причем вовсе не с литературной целью. «Мне сказали, что если сделать фотки внутри, то они всегда выходят смазанными. Говорят, там обитает призрак. Не знаю, правда ли. Но этот отель заслуживает призрака».
Возможно, ответила Элина, однако, по правде говоря, Сент-Экзюпери меня не пугает. Девушка рассмеялась. Смех у нее был странный, вымученный, но не фальшивый, просто она словно бы не привыкла смеяться. Девушка показалась Элине симпатичной, или, по крайней мере, не такой неприятной, как богатые рафинированные парни и мужчины с их такими интересными разговорами, или томные девы со своими бойфрендами, в очках и с книгами под мышкой, или сорокалетние мужчины, откупоривающие по вечерам дорогие вина и вдыхающие их аромат, прежде чем закурить сигару.
«А про смотровую площадку тебе известно?» — спросила девушка. Совсем немного, ответила Элина. Ее никому не показывают, потому что сооружение старое, его не ремонтировали и там опасно. Но девушка отрицательно покачала головой. У нее были длинные руки, а сама она — невысокая, поэтому выглядела непропорционально, если не сказать уродливо. «Нет, не опасно. Да, лестница крутая, но я по ней ходила. Можем подняться вместе. Дверь на замок не запирают, это враки. Она лишь немного застревает».
Ладно, согласилась Элина, завтра же пойдем. Ей требовалось двадцать четыре часа отсрочки, чтобы попытаться выспаться. И, что еще важнее, найти интернет-кафе на случай, если Пабло прислал письмо.
Однако она так и не добралась до кафе, почувствовав дрожь в руках, нехватку воздуха, знакомое желание покинуть тело, постоянные мысли об одном и том же. Элина закурила в коридоре и вернулась в свой номер с зажженной сигаретой. В ожидании ночи и следующего дня она лежала навзничь в постели — с включенным телевизором, который она не слушала и не понимала, о чем там говорят. Она была напугана тем, что не может даже заплакать.
Такие существа, как она, не испытывают ни азарта, ни возбуждения. Они просто уверены в себе. И она тоже уверена, что Элина — та самая. А значит, все получится.
Она отвела Элину на смотровую площадку. Правда, дверь на крутую деревянную лестницу хозяева запирали на ключ, но, разумеется, ей такие запоры не помеха. Элина карабкалась позади, тяжело дыша. По пути наверх в руку вонзилась заноза, но она даже не пикнула. А когда добрались до квадратного пространства смотровой площадки, выяснилось, что, если встать на цыпочки, в окна видно море и свет цвета охры. Можно почувствовать запах деревьев и разглядеть тени внизу, в какой-то ложбине близ башни. На лице Элины появилась улыбка.
— Когда дочка хозяина была маленькой, она считала, что здесь прячется сумасшедшая.
— Какая еще сумасшедшая? — Элина продолжала улыбаться.
— На самом деле нет тут никого, и никогда не было. Крошка просто начиталась книг про запертую женщину.
— В книжках сумасшедших часто запирают, — пробормотала Элина.