— Пока нет, — ответила Кэтриона так же тихо, переплетая с его пальцами свои. — Видишь ли, нельзя перестать быть рыцарем Ирдиона по собственному желанию. Рыцарь может только умереть, потому что клятва Ордену не имеет обратной силы. А за клятвоотступничество полагается смерть. Но знаешь, после рассказа Рошера я перестала верить в силу клятв. И пока не знаю, во что верить дальше.

— А твоя мать? Ты думаешь о том, чтобы встретиться с ней? Ты просила некоторое время тебя не спрашивать об этом, но ты же знаешь, что мы с тобой сейчас вне закона по обе стороны этого мира. Я нарушил слово, данное королеве, я не привёз ей то, что обещал. И за это мне должны, в лучшем случае, отрубить голову, — Рикард снова усмехнулся. — А Найд Джирарра скор на расправу. И ещё где-то рыщет отряд Песчаных псов, которых за мной отправил клятый Зефери Текла. А тебя ищет Рошер, и Орден, и псы, а главное — твоя собственная мать послала за тобой искусного убийцу. Помнишь, я сказал, что ты «леди притягивающая неприятности»? Но по сравнению с тем, что нависло над нами сейчас, тогда это были просто цветочки, — он посмотрел на Кэтриону и добавил: — Что-то из этого нужно исправить, Кэти. Нам нужно уменьшить количество общих врагов, ты согласна?

— Это всё непросто… Моя мать… Я ведь видела, что произошло в Чёрной Пади, в Лааре… Зверь, война, печать, Рошер… Это ведь всё сделала она. Она послала за мной убийц… И пусть она не знала, кто я такая на самом деле, но что это меняет? А если бы я не была её дочерью?! — Кэтриона взмахнула рукой, слова давались ей с трудом. — Если бы я была просто той, кто исполняет долг Ирдиона? Меня бы в любом случае нашли и убили. По её приказу. Руками Рошера или этого Сейда, неважно. И когда я была в Лааре… Всё, к чему я прикасаюсь — всё это хранит память, и я чувствую её. И всю эту боль… И даже Зверь, в которого превратился лаарский князь, это ведь из-за неё. Что мне сказать ей при встрече? Я не знаю, Рик. Я просто не знаю.

— Согласен. Это всё сложно. Но у тебя ещё есть время, я не тороплю. В Талассе мы решим, что делать дальше. Но, что бы мы ни решили, запомни — всё будет хорошо, — он поцеловал её в висок. — А теперь слушай про Ашуман…

И сердце хотело верить его словам, но опыт подсказывал, что хорошо если и будет, то далеко не всё.

Теперь, когда память постепенно возвращалась к ней, Кэтриона вдруг подумала, что забвение, которое даровал ей когда-то Орден, не такое уж и зло, а, может быть, даже и благо. Потому что сейчас она чувствовала себя так, как будто в ней стали сосуществовать одновременно четыре разных человека. Маленькая принцесса Кэтриона — любимая дочь, выросшая в шелках и золоте под сводами дворца в Ксирре, среди придворных, исполнявших любую её прихоть, среди райских птиц и пальм, подпиравших ярко-голубое небо. И Кэти — маленькая бродяжка, которая умела искусно воровать и драться, и прятать всё самое дорогое внутри даштара — маленькой ашуманской шкатулки. Которая за горсть медяков танцевала под мостом огненный танец-вайху для нищих и калек и торговала мидиями из вонючих корзин на рынке. Кэти — сестра, верная спутница Рикарда, живущая в прекрасном доме среди лавандовых полей и мускусных роз. И Кэтриона — шейда, верная поданная Ирдионского Ордена, сама того не ведая защищавшая тех, кто уничтожил её любимых. И как примирить между собой эти новые грани своей души, она не знала.

Память возвращалась рывками, то и дело подбрасывая какие-то эпизоды из всех этих прошлых жизней, и каждый раз Кэтриона ощущала, как ей хочется снова вернуться к тому моменту, когда она собиралась зашвырнуть даштар с браслетом в огонь. Может, и стоило бы сделать это тогда. Может быть…

В этот раз память вернула новый осколок так же внезапно, как и прежние. Они с Рикардом уже собирались покинуть постоялый двор и отправиться в путь рано утром. Кэтриона стояла возле лошади, поправляя подпругу, когда рядом протарахтела карета, и одно из её колес, попав в лужу, обдало грязью женщину и девочку, идущих с вёдрами к постоялому двору. Возница щёлкнул бичом и крикнул какое-то ругательство, но слов Кэтриона даже не расслышала, потому что разом провалилась в новое воспоминание.

Возница чуть осаживает лошадь, и карета откатывается немного назад, потому что улицы Нижнего города в Рокне — сплошь колдобины, камни и ямы, заполненные вонючей жижей. Лакей соскакивает с задника и бросается к двери, не забывая прихватить маленькую скамеечку, чтобы тут же ловко подставить её под ноги своему господину, который осторожно выходит из кареты.

Господин одет в бархат, и его одежда, хоть и скрытая под складками тёмного плаща, всё же успевает блеснуть золотым шитьём и позументом, и Кэтриона жадно разглядывает прибывших гостей. Господин закрывает нос платком и оглядывается. Позади него охрана бросается в стороны, чтобы разогнать прохожих, и бичи псов разрезают воздух сухими щелчками.

— Ашш дейкесс! — мать бормочет себе под нос неразборчивое ругательство, отступая к стене дома, и Кэтриона прижимается к фундаменту вслед за ней.

Эта карета только что обдала их щедрой порцией грязи, осевшей на юбке матери бурыми кляксами, а возница прошёлся по чьей-то спине бичом смело, с оттягом, так, словно знал, что ему за это ничего не будет. А им с матерью пришлось отскочить прямо в другую лужу, чтобы тоже не попасть под его тяжёлую руку. В Нижнем городе нельзя бродить по улицам, считая ворон, здесь зазеваешься, и враз отправишься в канаву со сломанной шеей.

На двери кареты красуется золотой фазан на красном поле, и сам владелец тоже напоминает фазана — напомаженный и важный, он рассматривает дом, в котором живут Кэтриона с матерью, с таким видом, словно обнаружил в тарелке супа навозного жука. Следом за господином из кареты появляется молодая женщина. И хотя она тоже кутается в плащ необъятных размеров, из-под капюшона всё равно успевает выскользнуть тугой золотистый локон, и Кэтриона замечает ещё и носок бархатной туфли с пряжкой, и кусочек зафаринского шёлкового кружева, ниспадающего на изящную руку.

Она уже знает, что эти люди приехали к её матери. Все, на ком одежда дороже десяти ланей, на этой улице заходят только в их дом. Слухи о том, что делает её мать, разносятся слишком уж быстро.

К несчастью для них.

Это уже третий дом в Нижнем городе, который они сменили за это лето. Но клиентов не стало меньше. Мать отправляет Кэтриону подальше, всеми силами стараясь, чтобы она не попалась приехавшим на глаза. Но Кэтриона делает всё по-своему. Она тут же забирается на крышу над карнизом и пристраивается прямо у печной трубы, идущей сквозь два этажа из кухни, что ютится в подвале. И если лечь животом прямо на старую черепицу и прижаться к трубе ухом, то здесь отлично слышно всё, что происходит в комнате матери.

Так Кэтриона делает не впервые. Она хочет научиться тому, что умеет мать, но на каждый её вопрос всегда звучит одно и то же жёсткое «нет». И поэтому подсматривать и подслушивать стало для неё единственным способом научиться всему самой. Кэтриона понимает, что мать хочет её защитить от чего-то ужасного, правда не говорит от чего. Но они уже и так живут на самом дне мира, и ужасное происходит вокруг ежедневно. Все эти дома вокруг, эти стены, эта грязь, воры, нищие, крысы, просто лихие люди… А всей защиты у Кэтрионы от этого мира только крепкие зубы, быстрые ноги, палка, да камень.

С высоты своего наблюдательного пункта она разглядывает карету и скучающего ливрейного лакея, подмечая разные детали. На рынке есть торговец чернилами и перьями, Мелкий Пит, младший сын портового писаря, и он знает наперечёт все коринтийские гербы. И в этот же день Кэтриона выяснит у него, что золотой фазан на красном поле — это герб дома Сивертов, и этот господин в коричневом бархате и плаще — сам князь Алфонсо Сиверт, а златовласая красавица, видимо, его дочь Камилла.

— Ты отклонила моё приглашение, — голос князя звучит глухо и немного раздражённо, — и мне самому пришлось явиться в эту клоаку. Что же, гадалка, надеюсь, ты того стоишь…

— Милорд, вы же понимаете, что я не та, кого можно приглашать в парадные гостиные, — тихо отвечает мать. — Я не выхожу за пределы этого квартала, и никак не могла явиться по вашему приглашению. Так что милорд желает узнать?