– Спасаться – вот ответ мой.
– Спасаться от кого? Вот мой вопрос.
– От самого себя. Дай шанс душе своей не слушать голос тела, звучащего утробно-тяжело.
– И как спастись мне, знает, наверное, мой двойник? – Правитель ухмыльнулся.
– Я здесь за этим. Правитель, пока нас трое и свидетелей подмены не будет, меняемся местами. Это единственный выход.
– Ты предлагаешь мне надеть твои лохмотья, а сам возьмешь взамен чалму и мой халат?
– Я предлагаю тебе шагнуть в яму вместо меня, сам же я стану Правителем.
Чей рот раскрылся шире после этих слов, я определить не смог, но они оба – и Правитель, и Палач – потеряли дар речи. Первым опомнился Палач, профессиональные нервы у него были явно крепче:
– Хозяин, позволь мне…
– Нет, – коротко сказал Правитель и опустился на стул. Он думал, тени пробегали по его лицу, он не отрывал глаз от ямы, казалось, он уже нырнул в нее и слушает шипение рептилий изнутри. Мы также молчали, наблюдая за Правителем, Палач – благоговейно, я – с интересом. Наконец, что-то решив для себя, Правитель встал, подошел к яме и сказал: – Один вопрос, двойник. Какие у меня гарантии на спасение души?
– Уверовавший в Бога да спасется – это все гарантии, а именно Бог послал меня к тебе.
Правитель нахмурился, но вдруг просветлел лицом и, скинув с себя халат и чалму, шагнул в яму…
Палач, стоя на коленях, принес мне присягу и перед тем, как удалиться, осторожно спросил:
– Хозяин, а у меня тоже есть двойник?
– У всякого есть, важно уверовать в него.
Палач покинул меня, пятясь назад с поклонами и подобострастными улыбками. Я подошел к змеиной яме. На дне, обвитый рептилиями, лежал человек, которого я только что обманул. Встав на колени, я оторвал глаза от ямы и поднял их к небу.
– Господи, прости меня грешного, я стал убийцей. Прошу Тебя, дай мне дней столько, чтобы смог я разрушить Храм, пороком возведенный, выталкивая из стен его кирпич за кирпичом, тело за телом, душу за душой, и когда останется от Храма одна только яма, с единственной змеей в ней – моим грехом, я шагну в нее сам. Аминь.
Три комнаты
Коли добрался до вершин,
Но не душой, а только мыслию,