— Я говорил о важных вещах, — сказал Грааф. — Ты хочешь услышать о моем браке?

Я покачал головой. И решил закругляться. Но тут вмешалась судьба. Устами самого Класа Граафа.

— Тут у тебя хорошая картина, — сказал он и, подняв голову, глянул на стенку. — Опай?

— «Sara gets undressed», — ответил я. — Диана подарила. Ты собираешь предметы искусства?

— Да вот начал потихоньку.

Нечто внутри меня сказало «нет», но было поздно — я уже спросил:

— Чем можешь похвастаться?

— Есть одно полотно — масло, холст. Нашел его как раз в той тайной комнате позади кухни. Никто в нашем роду не знал, что моя бабушка владела этой картиной.

— Занятно, — сказал я, чувствуя, как трепыхнулось сердце.

Довольно бы и утреннего волнения.

— А что за картина?

Он посмотрел на меня долгим взглядом. Легкая улыбка выступила на его губах.

Его губы сложились для ответа, и меня охватило предчувствие. Такое, от которого напряглись мышцы живота, как у боксера в ожидании удара в корпус. И вот его губы изменили форму. И ни одно предчувствие в мире не смогло бы подготовить меня к тому, что он ответил:

— «Охота на калидонского вепря».

— «Охота…» — На две секунды во рту у меня пересохло. — Та самая «Охота»?

— Ты ее знаешь?

— Ты хочешь сказать, это картина… картина…

— Питера Пауля Рубенса, — сказал Грааф.

Я сосредоточился на единственной вещи. Держать лицо.

Но перед моими глазами мелькнуло, словно на световом табло в лондонском тумане на Лофтус-роуд: «Куинз Парк Рейнджерс» небрежно засаживает нечаянный гол в сетку ворот. Жизнь перевернулась с ног на голову. Мы на пути к Уэмбли.