— Месяца через два после повреждения кабеля. Вначале это повторялось не каждую ночь, поэтому первые приступы сочли за случайные сбои в обмене. А уж потом… Можно журнал дежурств полистать, там должно быть как-то отмечено.
Ну конечно. Как это я сам не догадался? В журнале наверняка должно быть что-нибудь интересное. А вдруг это все-таки компьютерный вирус? С замедленным действием, вроде того, которым вызывается СПИД? Только такой, наверное, и может преодолеть мощную иммунную систему современных сетей. Сколько возни было, пока ее отладили. И вот теперь — все сначала…
С трудом дождавшись конца чайной церемонии, я прошу у Белобокова журнал.
— Он вообще-то у нас… в довольно свободной форме ведется, — озадаченно трет он ладонью высокий, с едва намечающимися морщинками, лоб. — Молодежь иногда развлекается. Поскольку за все время существования этого уникального издания вы — первый посторонний читатель… В общем, на форму не обращайте внимания. А содержание абсолютно правдиво, без вымысла и умолчаний. Цензура у нас начисто отсутствует. Вам, насколько я понимаю, нужен предпоследний номер?
— Тот, в котором завязка драмы. Окончание ее, насколько я понимаю, будет дописано в ближайшее время.
Выходя вслед за Белобоковым из «тихой» комнаты, я оглядываюсь. Элли собрала в пластмассовую коробку чашки и теперь вытирает стол фланелевой салфеткой. Брови ее насуплены, взгляд сосредоточен. Как будто она не со стола убирает, а к прыжку с десятиметровой вышки готовится. Что же ее так встревожило? Уж не мои ли слова о скором окончании драмы? Стоп, стоп. Видно, это у меня уже профессиональное: подозревать первого встречного и за каждым кустом видеть вирусогена. Просто у девочки какие-то неприятности личного свойства. Никакая красота от них, к сожалению, не спасает. Скорее даже наоборот, способствует.
— Вы можете посидеть за моим столом, — говорит мне Белобоков, вручая большую тетрадь в синем дерматиновом переплете. — Здесь все-таки потише, чем в зале. А я, с вашего позволения, займусь делами. У нас что-то «еэска» засбоила.
Белобоков исчезает постепенно, словно Чеширский кот. Дверь за ним уже закрылась, а голос все звучит:
— Хотим распотрошить ее и посмотреть, что там такое приключилось…
Я открываю журнал. На первой странице — крупная косая надпись красным фломастером: «Уаа, уаа, уаа! Наш подопечный, наконец-то, издал первый крик. Ура! Предлагаю это дело отпраздновать.
6 апреля, 2-я смена. Мальчики, я тоже хочу! Но в субботу у меня опять вторая! Давайте в пятницу, а? И кто из вас догадался первой строкой записать «уаа, уаа!»? Три тысячи поцелуев!»
Подпись неразборчива, но я уверен, это Элли. Какой у нее красивый почерк… В школе, наверное, отличницей была. И кому же, интересно, достались поцелуи? Я бы на месте этого счастливчика потребовал один, но настоящий.
«3-я смена.
Кто стырил ТЭЗы из моего стола? Положь, где взял, а не то хуже будет! И потом, когда вы уже научите младенца говорить? Мне это «уаа, уаа» и дома уже во как надоело!
7 апреля, первая смена.
Меняю три тысячи бумажных поцелуев на один, но — натуральный! Предлагаю перенести крестины на воскресенье. Заодно и разочтемся…
7.04. 2 см.
Дима, но-но! Не шали! А то будешь сам уаа-уаа!
3-я смена.
Последний раз спрашиваю: где мои ТЭЗы? Они, кстати, оба неисправны. Блуждающий отказ. Слушай, Тимур, как починишь — подбрось мне их обратно в стол, лады?