Руди отпер ключом дверь дома, мы сгрузились и первым делом внесли багаж в дом. Внутри была пылища и накрытая светлыми матерчатыми чехлами мебель, на которую мы натыкались в темноте. Почему-то опять вспомнился толстовский Гастон Утиный Нос, было дело, выговаривавший Роллингу насчет того, что в квартире убитого Виктора Ленуара был пыльный пол, что было сочтено им за явный признак бесстыжей подставы. Ката передвигалась по этому самому полу брезгливо-осторожно и, пройдя между двумя креслами, осталась стоять, видимо не желая пачкать свои модельные туфли. Вася Жупишкин, едва войдя внутрь, несколько раз чихнул. Вот же нежная натура, мля…
Судя по всему, на этой самой «даче» в последние три-четыре года точно никого не было. Это косвенно подтверждал висевший на одной стене календарь за 1940-й год, на котором я с большим трудом рассмотрел в темноте цифры и какой-то норвежский пейзаж с елками и фьодами – это был год больших и так и не сбывшихся надежд для здешнего Дриттенрайха. Но вот пыли в доме, на мой взгляд, было как-то маловато (по роду деятельности меня иногда заносило в дома и квартиры, где не жили десятилетиями, причем там общую запущенность иногда дополняли трупаки разной степени свежести) для нескольких лет отсутствия хозяев, возможно, время от времени здесь все-таки убирали – какая-нибудь «приходящая прислуга» или что-то типа того. Как выяснилось чуть позже, в доме отсутствовали запасы жратвы и не было электричества с телефоном. Спасибо хоть водопровод работал и в потемневших кранах в туалетной комнате и на кухне была холодная вода.
Когда наши глаза наконец немного привыкли к темноте, в дом очень кстати вошел с электрическим фонариком (питаемая батарейкой жестяная коробочка со сменными разноцветными стеклами обычного армейского образца) Рудольф, до того почему-то топтавшийся на скрипучем крыльце дачи. Фургон все так же стоял у входа, и его шофер терпеливо ждал за рулем, как мне показалось, таращась во все глаза на двери «дачи».
– Все-таки в чем дело? – спросила нашего друга графиня на своем безупречном немецком.
– Что вам сказать… Как я уже говорил накануне, ваше дело усложняется. Моя лаборатория и ее подсобка сильно разрушены, то ли в результате появления этих неизвестных, то ли позже, при авианалете. И там был довольно мощный взрыв. Теперь приехавшие из Берлина следователи даже думают, что это была какая-то очень тщательно и заранее спланированная вражеская акция – сначала нападение диверсантов, а потом, как дополнение, еще и бомбежка. В общем, мне очень жаль, но все не просто откладывается, а срывается. Подумайте, что вы теперь сможете предпринять и чем я вам могу помочь. Пока сидите в этом доме тихо, с утра в городе уже могут начать искать тех, кто напал на лабораторию. Сейчас я еду на склад и постараюсь вернуться сюда утром или, в крайнем случае после полудня. Возможно, ситуация прояснится. Ждите меня.
Выдав этот прозвучавший в его устах почти безнадежно монолог (особенно меня покоробила фраза насчет «вашего дела» – теперь наш нечаянный друг полагал, что его наши проблемы уже не касаются?), он оставил на пыльном столе фонарик и ключи от дома и вышел на свежий воздух, сел в кабину фургона, и через минуту машина развернулась и уехала.
– Ну и чего он вам сказал? – поинтересовался Вася Жупишкин, которому все это было очень интересно. Не понимая ни слова из наших разговоров, он, чисто инстинктивно, осознавал, что происходит явно что-то не то.
– Не бзди, дорогой товарищ, – успокоил я его. – Ничего утешительного этот представитель ушедшего в подполье германского рабочего класса нам не сказал. Уж не знаю, порадует это тебя или огорчит, но твой ранее оговоренный переход на нелегальное положение, похоже, откладывается на неопределенное время…
По-моему, Васю это все-таки скорее обрадовало.
Отвечая ему, я соображал о том, что только что увидел, и чем больше я об этом думал, тем тревожнее мне становилось. Наш герр Эрфрор, он что, – дурак или совсем нюх потерял на почве контузии либо стресса? Конспиратор хренов. В самый неподходящий момент не придумал ничего лучше, чем перевозить нас с места на место на управляемой непонятно кем казенной машине. Чертов идиот. Теперь можно легко предположить, как в момент, когда их там начнут подробно допрашивать в связи с событиями этой ночи спецы из СД или гестапо, водила фургона неизбежно выболтает, куда именно они сегодня сразу после перестрелки с сопутствующими пожаром и авианалетом ездили, кто именно приказал ему отклониться от маршрута и где находится тот пункт, где он высадил троих незнакомых ему личностей – двух мужчин и «очень полную» женщину. После этого найти нас точно будет делом техники. Причем, если этот самый шофер не в теме и полагает себя лояльным и законопослушным гражданином рейха, он выложит всю эту информацию следователям совершенно добровольно, и им даже не придется прибегать к мордобою и прочим методам грубого физического воздействия. И нас сразу же свяжут с нападавшими на лабораторный комплекс Аненербе. Поскольку мы очень хорошо вписываемся в картину произошедшего. При этом, конечно, можно было рассматривать вариант, в соответствии с которым Рудольф с самого начала собрался грохнуть этого водилу. Однако что-то подсказывало мне, что, скорее всего, дорогой наш Руди этого не сделает – по моему убеждению, кишка у него для этого была тонка. Как-то не представлял его с пистолетом или удавкой в руках, хотя, по-моему, любой «цивилизованный европеец» немножко маньяк…
А раз ликвидация шофера маловероятна, теперь все зависело от массы очень субъективных факторов и обстоятельств. А именно – от того момента, когда гестаповские следователи наконец начнут допросы лабораторного персонала и в процессе «трясения» наконец дойдут до Эрфрора и его водилы. Все это означало только одно – у нас оставались в запасе считаные часы, в лучшем случае сутки или двое. И поэтому надо было готовиться к самому худшему. По здравому размышлению надо было быстрее линять отсюда, но куда?
Из раздумий меня вывел свет довольно мощного фонаря, направленный прямо в лицо. Воспользовавшаяся паузой Ката достала откуда-то из своего багажа этот довольно мощный источник света (сюрприз, однако, – в дачной прихожей, где мы стояли, стало светло настолько, что мгла ушла к углам) и теперь откровенно развлекалась подобным образом. Интересно только, почему она сразу же не воспользовалась этим фонарем? И что еще интересного запрятано в ее чемоданах?
– Ну, и что вы замерли? – спросила она у меня по-русски.
– Пардон, графиня, – ответил я и тут же предложил ей отправляться отдыхать, поскольку этой ночью ничего уже не произойдет. Ката особо не спорила (если честно – она с нами вообще не особо-то разговаривала), но найти место для ночлега в этом, как она выразилась, «свинарнике» оказалось не так просто. После некоторых поисков в дальнем конце дома обнаружилась не особо пыльная «горница» с широким диваном, куда мы с Васей и перенесли чемоданы графини. Потребовав «немного прибрать в комнате», наша мадам Дешеффи забрала с собой свой фонарь и удалилась в дачный «совмещенный санузел», умываться и переодеваться ко сну – эти ее псевдоаристократические привычки уже начинали меня напрягать.
После ухода графини я, скинув пиджак и шляпу, убрал чехлы со стоявшей в предназначенной для нее комнате мебели и слегка (насколько это вообще можно было сделать при свете тусклого фонарика, который оставил нам дорогой Руди) протер там мебель и полы. Тряпка, ведро и швабра нашлись на кухне, а мыть полы меня неплохо обучили еще в позднесоветской средней школе – в отличие от алгебры и физики, это умение пригождалось мне по жизни не раз и не два. Откровенно посмеивавшийся Вася Жупишкин «ассистировал мне», держа фонарик. Он сказал, что совсем не ожидал увидеть меня в роли уборщицы. Я попросил его заткнуться, в противном случае пообещав превратить в техничку его самого – или он уже забыл свое недавнее место возле параши в бараке энского шталага? Вася послушно умолк.
Вслед за этим из туалетной комнаты наконец появилась умытая Ката в розовом ночном халате. Решительно ничего не сказав по поводу торопливо помытых мной полов (вот от этого обычно и случаются революции, мятежи, бунты и прочие спонтанные смертоубийства – вкалываешь-вкалываешь, а благодарности фиг дождешься), она гордо удалилась в свои апартаменты и заперла дверь на шпингалет изнутри.
Что было делать дальше? Я велел Васе разместиться на ночлег в какой-нибудь комнате рядом с графиней и, по возможности, наблюдать за ней – чтобы к графине незаметно не проник кто-то посторонний либо она сама под шумок не утекла куда-нибудь. А то мало ли. Хотя, честно говоря, внезапное исчезновение графини Каты мгновенно избавило бы меня от массы доставлявших нехилую головную боль проблем. Но всерьез рассчитывать на это не стоило – где-то в глубине души я уже понимал, что отвязаться от этой бабенки вот так, запросто, увы, не получится…
Жупишкин спросил, что буду делать я. Я ответил, что ничего – буду тупо сидеть и караулить. В конце концов, из нас троих вооружен только я, а спать мне вообще не хотелось. Вася спорить не стал, и не прошло и получаса, как он уже похрапывал в глубоком кресле в помещении, похожем на кабинет, расположенном дверь в дверь от временной спальни Каты. Что же, стоило признать, что он настоящий фронтовик – засыпает там, где нашел точку опоры, да так, что тяжелой артиллерий не разбудишь.
Когда они оба угомонились, я запер изнутри входную дверь, взял свой «люгер», бинокль, пиджак, шляпу и пошел на здешнюю кухню. Судя по моим наручным часам, было 5.03 утра.
Пыли на кухне было меньше, чем можно было ожидать. Порывшись при свете фонарика в шкафах, буфетах и на столах, я не нашел там ничего путного, кроме пыльного стеклянного сифона с водой. Я ополоснул под краном подвернувшийся стакан и, с некоторой опаской, напшикал в него из сифона. Вопреки ожиданиям, сифон не взорвался в моих руках, а получившуюся в результате содовую воду было вполне можно пить. Стало быть, забыт он здесь был не три года назад, а относительно недавно. Видимо, мое предположение насчет иногда приходящей уборщицы было верным. Поставив стакан на пыльный стол перед собой, я положил рядом с ним пистолет, сел на табуретку и задумался. Благо темнота способствовала раздумьям, а далекая зенитная пальба и гул самолетов стихли окончательно. Пару раз где-то на недалекой дороге мельтешил свет фар и шумели автомобильные моторы, но каждый раз их звук быстро удалялся и затихал где-то в стороне.