— Украшаешь офис?
— Не вполне. Украшаю жизнь. Коллекциями людей, которые полагают себя чем-то с чем-то. Кто — бутербродом с икрой, кто — молоком с медом, кто — Наполеоном с войском. Забавно.
— Но грустно.
— Еще как грустно. А знаешь... ты на странника похож.
— Почему?
— Так. Похож, и все. Откуда ушел — уже не помнишь, куда придешь — еще не знаешь. И вернуться некуда.
— Ты умная.
— Да, я умная. Но недостаточно умна, чтобы это скрывать. Я — модель.
Глава 9
— Работаешь на подиуме? — спросил Олег.
— Нет. — Марина прикурила сигарету, выдохнула:
— Для этого я не доросла. В прямом смысле. А знаешь, во времена империи подиумом назывались специальные места в античных цирках для высокопоставленных зрителей: оттуда они могли безопасно наблюдать, как люди убивают и умирают им на потеху. — Девушка улыбнулась невесело, вздохнула:
— Мир с той поры изменился мало. — Помолчала, добавила:
— Нет, к подиуму я не имею отношения. Скорее к искусству. Искусство, чувствуешь, слово какое? Искушение сотворения собственного мира... Или — мирка.
Вот в этом мирке я и тусуюсь. Выставки, презентации, фуршеты... Где передвигаются раскрашенные куклы и куклессы и рассуждают о чем-то для них важном. И я тоже — передвигаюсь, рассуждаю, функционирую... Иногда пишу опус на непонятно-искусствоведческую тему и отправляю в непонятный немецкий или шведский журнал. Они хорошо платят. Да. Я — модель. — Девушка отхлебнула еще из бутылки:
— Самое противное, что сама я никого не интересую. Интересует мое тело, интересуют статьи, но такие, в которых нет мысли... Этот мир не терпит несоответствия себе, мертвому. Его волнует только собственное тщеславие. Вот я и имитирую... — Девушка задумалась, собрав лоб моршинками, выдохнула смешком:
— Этот... самолет. Знаешь, в детстве такие пацаны крутили, на веревочках. И губами так делали: «Ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж». Вот и я — жужжу, а летать не летаю. А так хочется полета! — Девушка помолчала. — Я сильно сегодня напилась. — Спросила вдруг безо всякого перехода:
— Ты жил когда-нибудь в маленьких городках?
— Бывал.
— Не путай экскурсию с эмиграцией. Побывать в любом таком пару часиков — даже экзотика, а жить... Словно под водой мутной. Кругом грязь, парни пьяные и грубые, нищета... Помнишь Ван-Гога, «Едоки картофеля»? У людей истощенно-алчные лица, они сидят за столом, картошку уминают, желто-грязно все, и все — голодные... Вот это и есть наш городок теперь, если в миниатюре. — Девушка зябко передернула плечами. — Вот я и ринулась в Москву. Знаешь, почему мы все попадаемся? Кругом серо, убого, люди экономят на всем, заняты мелкой склокой, привычно-изматывающей, как головная боль... А в телевизоре — цветно! И мальчики-одуванчики эти, Иванушки-Аленушки: все они чистенькие, с белыми зубками, веселые... И мир в телевизоре — цветной. Людям мишурная позолота нравится куда больше золота: она праздничней. И все мы хотим праздника. Всегда.