Она пожертвовала многие драгоценности из свадебных даров на ремонт церквей в Руане, она выпросила у Ролло право устроить богадельню при строящемся монастыре Святого Годара. Да и само то, что правительница Нормандии была христианкой, благотворно влияло на крещеных норманнов, и они чаще стали посещать христианские храмы. Когда же настал день Светлого Христова Воскресения, Эмма явилась в храм Святого Мартина с целым отрядом крещеных викингов и даже Ролло привела.

Язычник какое-то время с интересом следил за службой, потом стал зевать, а в самый ответственный момент, когда все в полной тишине опустились на колени, а Франкон поднял просфору, символизирующую Агнца, раздалось мерное позвякивание шпор о плиты собора – это Ролло, окончательно устав от службы, покидал церковь.

– Он не должен был этого делать! – громко возмущалась Эмма, когда после мессы она прошла с Франконом в пустой скрипторий и теперь гневно металась среди пюпитров, порой машинально сдвигая восковые таблички с записями, задевая горки шуршащих свитков. – Он обещал мне, что будет вести себя пристойно!

Тучный Франкон, все еще в нарядной, расшитой жемчугом ризе, сидел на резной скамье в нише окна, задумчиво перебирая четки, и наблюдал за Эммой. Она осталась такой же порывистой и нетерпеливой, однако перемены, происшедшие в ее жизни, все же оставили на Птичке из Байе свой отпечаток – что-то более женственное, мягкое проступало в чертах лица, появилась изящная плавность в движениях, исчезла сердитая затравленность во взгляде. Даже в том, как она гордо несла свою небольшую аккуратную головку, уже не было строптивости, а сквозило некое благородство и достоинство.

– На каком ты месяце, Эмма? – вдруг просто спросил Франкон.

– Что?!

Она резко остановилась, потом потупилась, покраснела. Стала машинально оглаживать волосы.

– Весь Руан только и говорит, что о ребенке, какого я жду от Ролло, – смущенно, как бы оправдываясь, говорила она, – однако мне неловко, что вы так вот, в упор спрашиваете меня.

И через миг, выдохнув, добавила:

– На четвертом.

Она стояла перед ним тоненькая, как шелковинка, в платье из ярко-голубого фризского сукна с богато украшенным серебряной вышивкой оплечьем, с нашитыми драгоценными камнями, заменявшими нашейные украшения. Так же богато была украшена и широкая кайма свободных, длиной лишь до локтя рукавов, из-под которых спускались до запястья белоснежные узкие рукава нижней туники.

Широкий, сверкавший крупными драгоценными каменьями пояс подчеркивал все еще удивительно тонкую талию. Голову покрывала легкая белая вуаль, длинные концы которой были отброшены на плечи. Лоб украшал тонкий золотой обруч, украшенный над бровями блестящим, удивительно красивым камнем – сапфиром в форме звезды.

– Почему вы так на меня смотрите, преподобный отче?

Епископ вдруг смутился, поняв, что восхищенно любуется земной красотой своей духовной дочери. Воистину, одежда красит человека, хотя эта рыжая девушка всегда была дивно хороша – сливочно-белая кожа, тонкий прямой нос, нежные линии подбородка, точеная шея.

Франкон вдруг словно заново ощутил все очарование этого Светлого Воскресения в конце апреля, тихое помещение скриптория будто наполнилось запахами и голосами весны – долетавшим из сада ароматом обильно цветущего шиповника и левкоев, чуть сыроватым запахом вчерашней золы из пасти очага, благовестом колоколов в этом городе язычников, нежными трелями зяблика.

Эмма просто-таки источала шальную жизненную энергию, силу пробуждения природы, которая гонит из оттаявшей земли прекрасные весенние цветы, запах которых туманит разум, и Франкон, вначале настроенный сурово отчитать свою духовную дочь за отступничество и грех языческого обряда, Франкон, этот циник и рассудочный эрудит, вдруг смягчился, отвел взгляд, заморгав на солнечные блики на водах Сены.

Эта девушка была сама весна, прекрасная и чарующая, легкокрылая мечта, несущая с собой неутолимую страсть и красоту. На эти ли хрупкие плечи взвалить непосильную ношу, с какой не могли справиться и опытные мужи, пытавшиеся убедить в догматах христианской веры закоренелого язычника, варвара и завоевателя Ролло Нормандского?!

Франкон машинально следил, как за окном лохматая бурая лошадка тащила к мельнице воз с зерном.

– Садись, Эмма. Если ты не против, то мы немного вспомним урок из Алкуина.

Кажется, она была несколько озадачена. Присела, по-детски сложив, как в прежние времена, руки на коленях. Франкон невольно улыбнулся. Жена правителя Нормандии – та же быстроногая девочка с блестящим взглядом на свежем личике. И вместе с тем, как быстро вошла она в роль – откуда появилась эта уверенность в походке, это царственное величие осанки?