Разрушитель перестал наступать и опустил меч, коснувшись острием пола.

– Откуда тебе известно про мои кошмары? – спросил он.

– Они есть у всех эпиков, – ответил я, хоть вовсе не был в этом уверен, но что мне было терять? – Тобой движут твои собственные страхи, Разрушитель. И в них проявляется твоя слабость.

– Я мечтаю о том, как она когда-нибудь меня убьет, – тихо проговорил он.

– А может, твоя слабость такова именно потому, что ты об этом мечтаешь? – спросил я. – Ньютон, вероятно, боялась стать чересчур хорошей из-за ожиданий ее семьи. Поляризация боялась яда, которым пыталась отравить ее бабушка. У каждой был свой кошмар.

– «Ангел Божий сказал мне во сне… – прошептал Разрушитель. – Я сказал: вот я…»[6] Вот и ответ.

Он закинул назад голову и расхохотался. Боль в руках усилилась, и я невольно застонал. По сути, я стал инвалидом. Метнувшись ко мне, Разрушитель схватил меня за голые обожженные плечи, и я вскрикнул от боли.

– Спасибо, – прошептал Разрушитель. – За то, что раскрыл тайну. Передай от меня… привет Регалии.

Он отпустил меня, кивнул и исчез во вспышке света и брызнувших осколках керамики.

Я моргнул и осел на пол, мое тело дрожало. Треск! Раньше исцеление происходило столь быстро, что казалось освежающим, словно прохладный ветерок. Теперь же оно шло со скоростью дождевой капли, сползающей по холодному стеклу.

Казалось, я просидел так целую вечность, страдая от мук, хотя на самом деле, скорее всего, прошло минуты три-четыре. Наконец боль отступила, и я со стоном поднялся на ноги. Размяв пальцы, я сжал кулаки. Руки работали, хотя кожу жгло, будто я сильно обгорел на солнце. Судя по всему, благословение, которое дал мне Проф, подошло к концу.

Шагнув вперед, я задел за что-то ногой. Это оказался меч Разрушителя. Я поднял его, пошарил в поисках пистолета Меган, но он превратился в оплавившийся кусок шлака.

«Она меня за это убьет», – подумал я.

Видимо, способности Разрушителя позволяли ему оставлять нетронутыми те предметы, которые он считал нужными. Схватив меч, я на ощупь двинулся через темную комнату к двери. За ней оказалась узкая деревянная лестница с перилами. В слабом свете я сумел различить, что нахожусь в чем-то наподобие небольшой кладовой. Моя одежда почти полностью испарилась. Остался лишь кулон Абрахама, все так же висевший у меня на шее. Цепочка с одной стороны расплавилась, и я снял ее, опасаясь, что она может порваться.

Найдя отрез ткани – похоже, когда-то это были занавески, – я обернул ее вокруг пояса, а затем, держа в одной руке меч и в другой кулон, начал медленно подниматься по лестнице. С каждым шагом становилась все светлее, и я начал различать на стенах странные украшения.

Плакаты?

Да, плакаты. Старые, времен до Напасти. Яркие живые цвета, женщины в гофрированных юбках и свитерах с открытыми плечами, неоновые буквы на черном фоне. Плакаты давно выцвели, но видно было, что в свое время кто-то весьма педантично развесил их здесь. Я остановился возле одного, изображавшего пару рук, держащих светящийся плод. Внизу было написано название какой-то музыкальной группы.

Где я?

Наверху лестницы горел свет. Я продолжал подниматься, пока не оказался на площадке возле двери, рядом с которой стоял стул. Дверь была приоткрыта, и я толкнул ее. За ней оказалась маленькая чистая спальня, украшенная, как и лестница, плакатами с красочными картинами городской жизни.

В комнате стояли казавшиеся здесь совершенно неуместными две больничные койки со стальными рамами и стерильно-белыми простынями. На одной лежал мужчина лет тридцати-сорока, от которого тянулись разнообразные трубки и провода. Другую койку занимала маленькая высохшая старушка, рядом с которой стояла наполненная водой ванна.