— Бедный мальчик, — тихо шепчет она, — это все контузия.

Я не спорю. Да какая разница, что она там себе подумает, какое мне до них дело?

— Танюшка крепко влюбилась, — невпопад говорит Вера.

— А? — до меня с трудом доходит, о чем она.

— Девочка места себе не находит из-за тебя.

— Я-то тут причем?

— Нравишься ей, вот причем. Ты мог бы начать все с начала, знаешь, ведь время лечит.

— Лечит? — спрашиваю в крик. — Тебя вылечило?

Ее ладонь исчезает с моего плеча. Пусть! Не хочу ничего, хватит, наигрался с Линой в идеальную семью. Кофе с тостами по утрам, воскресные пикники, бильярд в офицерском клубе, фальшь, фальшь, сплошная фальшь…

— Это не про меня, Вера. Моя душа выгорела, я — каратель, и ничего не желаю больше, чем крови! — почти кричу я, а она тихо спрашивает:

— Кто у тебя?

— Брат.

Именно в эту минуту я осознаю, как тяжело мне было молчать, держать все в себе и терпеть разрывающую нервы боль. У меня их, нервов, наверное, не осталось уже. Я начинаю говорить, память захлестывает меня с головой, каждое слово разжигает огонь в груди, плавится свинцом. Говорят, если выговоришься — станет легче. Неправда, мне легче не стало! Все осталось прежним, только о моей беде узнал еще один человек. И, глядя в глаза этого человека, — красивые синие глаза за бликующими стеклами очков — я чувствую себя не столь одиноким, как прежде.

В отличие от остальных, Вера не унижает меня жалостью, наоборот, криво усмехнувшись, говорит:

— Все это очень печально, но объясни, почему ты обвинил себя?

— Я же говорил! — раздражаюсь я, мне кажется, что она невнимательно слушала. — В междумирье…

— Я поняла про Штормзвейг, про Лину тоже… Но, Дан, — она разворачивает ко мне экран, где высвечена сделанная мной таблица дат, — вот оно — твое оправдание.

— Что ты имеешь в виду?

— Если б ты не поддался на провокацию, твоего брата выманили бы другим способом. Не смотри на меня так, я очень хорошо понимаю тебя. Нет, — твердо остановила она мои возражения, — ничего не говори. Он тебя любил… я думаю, и вряд ли хотел бы, чтоб ты лез в логово Алвано.

— А больше некому, Вера, — отзываюсь я, — я один, один за двоих.