– Он ничего не знает.
Они достигли горной седловины, дальше дорога вела вниз, к деревне. Немного в стороне лежало обширное имение с видом на Средиземное море – должно быть, великолепным, – и Джон сразу решил, что это и есть усадьба Вакки.
– А что обо мне думает ваш дедушка?
– Что вы тот самый наследник, которого увидел в своем пророческом сне ваш далекий предок Джакомо Фонтанелли. И что вы с вашим состоянием осуществите что-то очень, очень хорошее для людей, нечто такое, что снова откроет перед ними дверь в будущее.
– Очень обязывающие ожидания, нет?
– Честно признаться, я думаю, что все это мистический вздор, – Эдуардо хохотнул.
Они подъехали к деревне. Дорога, подходившая с другой стороны, от которой Джон отказался ради того, чтобы сделать лишний крюк, была шире.
– Но вера приходит к Вакки с возрастом, как у нас говорят, – продолжал Эдуардо. – Мой отец и мой дядя сейчас в той стадии, когда Вакки верят по крайней мере в то, что большие деньги должны быть направлены на великое дело, и они ломают головы, что бы это такое могло быть. А дедушку это совсем не заботит. Он считает так: вы – обетованный наследник, вся эта история – святое провидение, и если вы покупаете «Феррари», значит, это предусмотрено планом Божьего творения,
Эдуардо коротко указывал пальцем, куда ехать, и Джон уже хорошо понимал его штурманские знаки. Они добрались до имения и въехали через раскрытые решетчатые ворота в просторный двор, посыпанный гравием. «Роллс-ройс» уже стоял на месте, в тени высокого старого дерева, и Джон припарковал «Феррари» рядом. Когда мотор замолк, тишина оглушила их.
– А что думаете вы? – спросил он.
Эдуардо ухмыльнулся.
– Я думаю, Джон, что вы владеете триллионом долларов. Вы – царь мира. И если не насладитесь этим сполна, то вы не в своем уме.
4
Вся усадьба дышала историей. Ветер с моря слегка шумел в верхушках деревьев, и они отбрасывали на неприступные стены беспокойные тени. Едва Джон и Эдуардо сделали несколько шагов, шурша гравием, как дверь дома раскрылась. Навстречу им вышла полная женщина лет пятидесяти пяти, которая могла бы служить рекламой спагетти, и обрушила на них шквал итальянских слов.
– Помедленнее, Джованна, – крикнул ей Эдуардо по-итальянски. – Иначе сеньор Фонтанелли тебя не поймет! – Повернувшись к Джону, он сказал по-английски: – Это Джованна, добрый дух этого дома. Она будет о вас заботиться, но по-английски она не говорит.
– То, что вы ей сказали, я понял, – улыбнулся Джон. Его отец всегда настаивал на том, чтобы дети владели хотя бы основами родного языка, но поскольку дома в основном говорили по-английски, у него было не так много возможностей упражняться в итальянском. Однако то, что он знал, теперь медленно всплывало на поверхность.
Они ступили в темный, прохладный зал. Широкая лестница вела наверх к галерее. Направо и налево уходили сумрачные коридоры, с потолка свисала тяжелая люстра. Их шаги звонко отдавались на голом терракотовом полу.
Эдуардо еще раз призвал Джованну говорить с Джоном медленно и отчетливо, получил от нее укоризненный взгляд, попрощался и ушел к себе. Джон последовал за решительной домоправительницей вверх по лестнице и по светлому коридору – до просторной комнаты, которую отвели для него. Это был скорее зал, стеклянные двери вели на обширный балкон. За балюстрадой из обветренного песчаника открывался вид на Средиземное море.
– Вот здесь ваша ванная комната, – сказала она, но Джон не мог оторвать глаз от блистающей дали моря. – Если вам что-нибудь понадобится, все равно что, наберите пятнадцать.
– Что-что? – переспросил Джон, уже автоматически по-итальянски, и обернулся. Она держала в руках телефонную трубку беспроводного телефона, база которого стояла на ночном столике.