Но я заметил, что она дрожит.

— Сегодня вечером я буду занят. В Париже проездом один австриец, мне чрезвычайно важно с ним увидеться. Это не терпит отлагательства. Надеюсь, ты поедешь вместе со мной.

Говоря это, я пристально вглядывался в ее лицо. Она не шелохнулась, только проронила:

— Посмотрим. Пока еще не знаю.

Никаких свиданий у меня не было. Я ожидал именно такого ответа. Отныне я просто играл со своей жертвой, поэтому небрежно добавил:

— О, ничего срочного нет. Он приедет только поздно вечером, что-то около одиннадцати часов. Так что если мы уедем отсюда в десять…

Я знал, что в это время она ждет Лаборда в беседке. И знал, что теперь-то уж ее ничто не удержит.

— Посмотрим, — повторила она, пристально рассматривая узор на ковре. — Если я смогу… От этой лекции у меня началась мигрень.

Вот теперь я все знал наверняка.

Конец второй половины дня протекал очень медленно. Уйдя в кабинет, я старательно готовился к исполнению своей роли. Разница в росте с моим соперником была ничтожной, на лице его не было ничего такого особенного, что можно было бы обнаружить в темноте на ощупь: например, смешной длинный или, наоборот, короткий нос. Его одежда была абсолютно такой же, как моя, он брил усы, а волосы зачесывал назад. По счастливой случайности мы с ним курили одни и те же сигареты — «Голуаз», поэтому наша одежда пахла одинаковым табаком, которым пропиталась. Подозрение мог вызвать только голос. Я отдавал себе отчет в том, что при встрече с глазу на глаз голос будет труднее подделать, чем при разговоре по телефону, и поэтому решил говорить только шепотом, если мне все-таки придется что-то сказать.

Мы поужинали между семью и восемью часами в почти полном молчании. Изредка один из нас произносил какие-то незначительные слова, а другой отвечал с таким же безразличным видом. Иногда я смотрел на нее и мне казалось, что в глазах ее горит какой-то странный огонек. Но все мои мысли и желания были сосредоточены на ее теле, которое я скоро буду ласкать своими нетерпеливыми руками, а его обладательница будет думать, что отдается совершенно другому человеку. Молчание вдруг стало таким невыносимым, что я был просто вынужден хоть что-то сказать:

— Я вдруг подумал, что ты можешь поехать сегодня вечером в поместье одна. По-моему, есть поезд около десяти часов вечера. Поедешь на Аустерлицкий вокзал, а я присоединюсь к тебе, как только освобожусь. Приеду следующим поездом. Таким образом, и твое желание осуществится, и я улажу свои дела.

Я цинично лгал: десятичасовой поезд в этом направлении был последним. Но мое предложение заставило ее вздрогнуть, и я почувствовал, что в ней вновь началась отчаянная борьба между «да» и «нет».

— Нет! — наконец произнесла она. — Ничего не горит, я подожду. В конце концов, это ведь была просто моя прихоть.

И снова наступило молчание, каждый из нас думал о своем. Стенные часы неторопливо отбивали ход этого томительного вечера.

— А что было на лекции? — спросил я наконец. — О чем она, кстати?

Несколько минут она сбивчиво пыталась мне об этом рассказать, но потом снова внезапно замолчала. До еды она почти не дотрагивалась, и я не преминул заметить:

— Ты совсем ничего не ешь!

— Немудрено при моей мигрени…

Она приложила руку ко лбу и произнесла те слова, которых я ждал так долго: