Эту ночь и последующие я спал у Феррера в его студии. Мне приходилось вставать рано, чтобы привести в порядок комнату, прежде чем придет его ассистент или модель. (Феррер иногда занимался художественной фотографией.) Мы вместе завтракали и обсуждали тактику. Я надеялся на Марка. Во-первых, потому что Ким его любила, а во-вторых, потому, что он знал Терезу, и, таким образом, мог оценить всю ситуацию.

— Ты написал ей? — спрашивал он каждый вечер.

Я пытался.

Но никогда не переписывал свои черновики. Я не знал, что сказать Терезе. На третий день Марк подал идею: нужно написать Бонафу. Конечно, это было бы великолепное письмо. Жених, приятный молодой человек из Парижа, через третье лицо уведомляет о разрыве помолвки — прелестная галиматья. Но я пытался объяснить Марку, что мое прошлое значило здесь больше, чем мое будущее. Тут речь шла, скорее, о письме человека, который завершил свой испытательный срок в монастыре и после должного размышления сообщает настоятелю, что не имеет призвания к монашеской жизни. Слишком силен зов мира… И еще я спрашивал тоном моралиста: имеем ли мы право строить свое счастье на несчастье других? Ким была путеводной нитью во всех моих рассуждениях. Я думал, что Марк поймет. И Тереза тоже. Написав адрес на конверте, я спросил себя: «Как ты мог так легко смириться с мыслью о том, что никогда не увидишь ее?» И я не мог ответить.

— Серджио, ты слишком много думаешь.

— Я даже не несчастен.

— Не волнуйся, это придет!

— Я даже не знаю точно, когда я передумал.

— Скоро узнаешь.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты встал на правильный путь, — сказал он. — Чего тебе еще нужно?

— По-твоему, я был болен?

— Да, ты был болен, но теперь выздоравливаешь. И достаточно быстро.

Так же думала и Ким. Она не хотела, чтобы я возвращался сразу.

Ей нужен был нормальный, совершенно здоровый муж. «Будем надеяться, это послужит какой-нибудь цели», — сказала она. В отличие от Терезы, она хотела, чтобы все вещи служили цели. Кроме того, она, похоже, пыталась пробудить во мне ревность. Это была неглупая идея. По вечерам, когда я снова видел Марка, у меня преобладала одна мысль: он видел ее, говорил с ней.

…Любой человек мог прикасаться к моей Ким, вдыхать ее аромат — любой, кроме меня. Я оставался в карантине, готовый обрить голову, посыпать ее пеплом и на коленях ползти обратно домой. Но это был бессмысленно.

— Ты должен понять, Серджио, у нее еще не прошел шок. Она боится, как бы ты не передумал, — сказал Марк, наливая мне виски, но я отказался: это был мой Рамадан, великий пост, период воздержания и покаяния.

Я позвонил Канаве и сообщил, что принимаю его предложение.

— Хорошо, — сказал он, — положись на меня. Буду держать тебя в курсе.

Но я почувствовал, что в его голосе нет прежнего энтузиазма.