В это время из-за изгороди, разгребая высокие стебли садовой ромашки, вышел боец, который спал на лестнице, приблизился к нам. Нагловато ухмыляясь, он выставил вперед ногу носком кверху - подметка сапога была оторвана, в ощеренную деревянными гвоздями дыру высовывался уголок грязной портянки. Белая, с желтой серединкой ромашка застряла в сапоге, когда боец шел по цветам.

- Видите обмундирование, командиры? - Боец поводил носком, как бы любуясь безобразием своего сапога. - Могу я ходить, а то, пожалуй, и воевать в такой обуви?

- Будешь воевать, - проговорил я, стискивая зубы, чтобы усмирить вдруг вспыхнувшую ярость. - Босиком будешь. Как твоя фамилия?

Боец недоуменно и часто замигал, чуть отступив:

- Бу-бурмистров, - произнес он, запинаясь. - То есть как это босиком?

Чертыханов, поспешно подойдя, грубовато дернул Бурмистрова за плечо.

- Ты куда лезешь? - Выражение лица у Прокофия было устрашающее, густой, с хрипотцой голос грозил бедой, - Товарищи командиры важные вопросы решают, как тебе, дураку, жизнь спасти, а ты с рваными сапогами суешься? Где ты их разбил? В лесу в футбол играл, пни считал? Теперь идти не знаешь как! На веревку взнуздай сапог и уходи! А то вот ожгу по лопаткам - тогда запляшешь! Идем, идем… Я научу тебя ходить по земле, как по нотам!

Возмущенный таким насилием, Бурмистров попытался сбросить руку Чертыханова со своего плеча.

- А ты что за шишка?

- Я не шишка, я солдат. Идем, говорю.

Бурмистров, видимо, считал зазорным для себя покориться и отступить; он начал вызывающе препираться с Чертыхановым. Сержант Гривастов, придвинувшись, мрачно бросил:

- Ну? Пшел! - Каменное лицо его с дергающимся шрамом на щеке угрожающе нависло над головой Бурмистрова. Боец, недовольно ворча, отошел, шлепая оторванной подошвой; цветок ромашки взлетал белокрылой бабочкой при каждом его шаге.

- Видали? - спросил лейтенант Стоюнин, указывая на Бурмистрова. - Вот вам моральный облик… - Случай с сапогом бойца сильно взволновал его.

Щукин спокойно объяснил:

- Общеизвестно: то, что создается многими годами, большими усилиями, может разрушиться в один день, даже в одно мгновение… Это относится и к дисциплине, в том числе и к воинской. Но я убежден, что таких бойцов немного, хотя они сейчас и в бедственном положении. Да и этот Бурмистров, мне кажется, не такой…

- У актеров есть одно очень хорошее правило, - сказал я. - Если надо завоевать симпатию и доверие зрителя, заставить его и страдать, и плакать, и смеяться, в общем полностью подчинить его себе, необходимо, чтобы темперамент актера, его страсть, его воля были выше и сильнее воли зрителя.

- Верно, - отметил Щукин. - Жаль только, что это не театр и не игра на сцене, а война…

- Знаешь что, политрук, - сказал я. - Напиши такой текст… вроде клятвы. Коротко, сжато и сильно. Мы дадим каждому прочитать и подписать. У знамени.

- Да, это следует сделать, - живо согласился Щукин. - Я сейчас же и напишу. Плохо, что у нас бумаги нет…

Лейтенант Стоюнин отстегнул сумку, вынул блокнот и подал политруку, тонко улыбаясь: