В своем гостиничном номере я оказалась около полуночи. Ефим Борисович проводил меня до самой двери, которую отпер и распахнул передо мной.

– Доброй ночи, дорогая, – церемонно проговорил он, вручая мне ключи. – Будете уезжать, не забудьте сдать их Рае. – Эта женщина, кстати, была его сестрой. – Если Раи не окажется на месте, просто оставьте ключи на стойке.

Ефим Борисович еще раз давал понять, что меня никто не контролирует, что я вольна распоряжаться собою. Хочу уехать прямо сейчас – пожалуйста. Хочу отдохнуть перед дорогой, переночевать – нет проблем.

Ефим Борисович собрался уйти, но напоследок обернулся и одарил меня одной из своих лучезарных улыбок:

– Уж простите мое занудство, скажу еще разок. Вы молоды, импульсивны, но не пытайтесь делать глупостей. Лучше взвесьте, обдумайте все спокойно, и вы поймете: судьба дала вам редкий шанс.

Я закрыла дверь, не сказав в ответ ни слова, и потом стояла и слушала, как он, хмыкнув, удаляется по коридору. Оставшись наконец одна, я прошлась по номеру. Номер был идеально убран, кровать застелена новым бельем. Футболка, которую я надела прошлым вечером, собираясь лечь спать, висела на плечиках, выстиранная и выглаженная. Как ни приглядывайся, не найти следов крови, которую я сплюнула, прокусив язык.

Все, как писали в старинных романах, дышало покоем, было обыденно и нормально. В воздухе еще витал призрачный аромат чистящего средства. Прикроватный коврик, который я скомкала, пытаясь ползти, был аккуратно расправлен. На тумбочку возле кровати чья-то заботливая рука поставила бутылочку с водой.

«Ничего плохого не было! – пыталась убедить меня эта тихая комната. – Тебе приснилось, померещилось!»

Только я не могла позволить себе поддаться этой иллюзии.

Выглянула в окно, но ничего не увидела, кроме черноты. Фонарь, который горел прошлой ночью, не был зажжен, и тьма расползлась по оконному стеклу. Может быть, кто-то стоит там, внизу, на площадке перед гостиницей, и смотрит на меня из мрака, ухмыляется и ждет…

Я плотно задернула шторы и отошла от окна.

Сил не было, хотелось лечь в кровать, но вместо этого я отправилась в ванную.

Когда мы с Жанной были маленькими, мама, заканчивая мыть нас, окатывала водой из ковшика и приговаривала: «Как с гуся вода, с моей доченьки худоба!» Я как-то спросила, зачем, мол, с меня должна уходить худоба? Чтобы я стала толстая, как Светка Маслова? Мама со смехом объяснила, что речь вовсе не о весе. Худоба – это все худое, дурное. Пусть оно уходит, пусть вода смывает болезни, неприятности, грустное настроение.

Я знала, что на этот раз ритуал не сработает: все плохое останется при мне. Но, может, станет хоть чуть-чуть легче.

Встав под душ, до отказа выкрутила кран с горячей водой, но напор за прошедшие сутки не стал лучше. Едва теплые узенькие ручейки стекали по спине, я ежилась под ними, вместо того чтобы согреться, и не чувствовала очищающей силы воды.

Промучившись какое-то время, сдалась. Расправила кровать и, плотно закутавшись в одеяло, лежала и смотрела на желтую полоску света, который лился из ванной.

Смотрела и думала про ту девушку, Любу.

В мелодраматической истории, которую рассказал мне вчера Ефим Борисович, правдой было лишь то, что Валера был влюблен в Любашу, а она, влюбленная в Илью, его не замечала. Не было ни любовного письма, ни попытки самоубийства. Любаша даже учительницей не была – училась с ребятами в одном классе. Ефим Борисович выдумал все на ходу, соврал, потому что не мог в тот момент сказать правду.

Какой же идиоткой я выглядела в его глазах, когда рассуждала про месть изуродованной, брошенной девушки со сломанной судьбой! То, что случилось с Любашей на самом деле, было куда страшнее.

– Вы ведь не религиозны, Марьяна? – спросил Ефим Борисович в самом начале нашей долгой беседы.