Безлунная ночь. Непроглядная темнота.

Холодный бетонный куб

В одну из бесчисленных бессонных ночей, сидя на кровати, прислонившись спиной к стене, Колин вдруг понял, что с самого начала никто не собирался его убивать. Иначе его не стали бы держать в этом строгом заключении, а попросту прикончили бы. Тот факт, что он еще жив, означает, что его жизнь представляет некую ценность в глазах тех, кто его удерживает. Это был его единственный козырь. Если они хотят сохранить ему жизнь, им придется прийти к нему.

Голодовка. Колин вспомнил репортаж, посвященный этой теме. В нем говорилось, что первые необратимые последствия появляются только через три недели. Если он всегда считал данную форму борьбы благородной, хотя и свидетельствующей об отчаянии, прибегнуть к ней самому было совсем другое дело. Наибольшим риском было то, что он мог потерять остроту ощущений и не понять, что с ним произойдет. Колин перебрал в памяти образы, создававшие у него ощущение благополучия и покоя, которые он мог вызывать в трудные моменты, и постарался как можно лучше их зафиксировать. Потом принял решение.

В первые дни переносить чувство голода было не слишком трудно, но потом оно усилилось, начались спазмы в желудке, вынуждавшие Колина проводить целые дни сидя или скрючившись в позе эмбриона. Приходилось сократить количество движений, чтобы испытывать меньше боли. На третий день на подносе принесли совсем другую еду: его пытались заманить аппетитными запахами, красивым оформлением блюд. Тюремщики, видимо, заметили его голодовку. Он лежал с закрытыми глазами, чтобы не поддаваться искушению этих несколько измененных танталовых мук. Окружающие звуки изменились; тишина преобладала, но в его мозг проникал непрерывный пронзительный приглушенный звук. Даже заткнув уши, он не мог от него избавиться. Им овладевала усталость; он чувствовал, что слабеет. Вместо того чтобы читать стихи вслух, он пытался мысленно писать их перед глазами. Всякий раз, когда он поднимал веки, собственное отражение в зеркале все меньше и меньше напоминало ему его. Густая щетина, круги под глазами, всклокоченные волосы, вязкость во рту. Он наблюдал за первыми признаками умирания. Надежда превратилась в пустое слово. Он не заглядывал в будущее дальше следующей секунды; в этом замкнутом мире стены, казалось, сдвигались, чтобы раздавить его. Он перестал считать дни, но отказывался сдаваться. При первом удобном случае, который представится, он должен быть наготове.

Однажды ночью, он уже не знал, какой по счету после начала голодовки, раздались выстрелы. Стрельба была недолгой. Он услышал шорохи возле своего куба, скрип гравия под ногами, прерывистое от физических усилий дыхание. Затем глухой удар заставил его вздрогнуть. На пол его камеры упала безжизненная масса, переброшенная через стену… Колин безуспешно пытался рассмотреть хотя бы одного из своих палачей.

Выйдя из неподвижности, Колин с трудом подошел к тому, что забросили в куб. Его глаза пытались адаптироваться к темноте, но он различал только неясные очертания. Лишь с расстояния метра он понял, что это человеческое тело. Кровь, расползавшаяся на уровне таза и головы, образовывала на полу темные лужи. Тело лежало на спине, руки немного разведены в стороны, одна нога казалась сломанной, если судить по ненормальному сгибу колена. Колин вздрогнул. Не столько от страха, сколько от неприятного чувства. Он подошел еще ближе и увидел два пулевых ранения в живот и кровавую рану на лице. Неизвестный был одет, как и он, в ночную рубашку. Запах пороха еще сохранялся и вместе с прожженными в ткани дырами создавал зловещую атмосферу. Реальная смерть на расстоянии всего нескольких сантиметров. Предупреждение было жестоким и ясным: всякая попытка бегства обречена на провал и будет караться смертью.

От нахлынувших эмоций у Колина закружилась голова. Сражение, которое он вел, могло закончиться так же. Сейчас перед ним лежал кто-то другой, но этот другой был немножечко он. Однако, вместо того чтобы лишить Колина мужества, этот инцидент лишь укрепил его волю. Если за стенами его ждет смерть, пусть она войдет внутрь, чтобы он мог посмотреть ей в лицо. Не могло быть и речи о том, чтобы он сдался или облегчил им их задачу. Сдерживая желание бросить им вызов, крикнув, что не боится их, он сел на кровать. Он забылся сном и проспал часть ночи, пока хмурый рассвет не заставил открыть глаза снова. Глаза щипало, на руках и ногах появилась сыпь – реакция на едкий воздух. К тому же запах собственного тела вызывал тошноту; за все время пребывания в этих стенах он ни разу не принял душ. Он по пытался встать, но ноги его не держали, и он упал, больно ударившись головой об угол кровати и навалившись всей массой тела на локоть правой руки. Колин почувствовал, что вывихнул себе плечо, но потом кость встала на свое место. Несколько недель без физической нагрузки ослабили его мускулы и суставы. Теперь, неподвижный и изнуренный, он мог рассчитывать только на помощь извне в изменении баланса силы. На его лице мелькнула странная улыбка. Не разочарования, скорее мимолетной иронии. Он ухватился за край кровати, чтобы встать сначала на колени, затем в полный рост. Перед глазами поплыли зеркало, кровать, ночной горшок, труп. Комната начала кружиться. Он сумел, он был свободен. Колин без сознания рухнул на пол. Теперь рядом друг с другом лежали два тела.

Бездушная комната.

Вечное одиночество.

Утро

Колин почувствовал пробуждение, как предчувствуют дурную новость: он старался как можно дольше оттягивать момент встречи. Был день, если судить по свету, пробивавшемуся между ресницами. Он незаметно пошевелил пальцами ноги, проверяя, на месте ли они. Правое плечо продолжало болеть. Он не сумел сдержать свое любопытство и, миллиметр за миллиметром, стал открывать глаза. Живот сжался от тревоги. Мозг был занят единственным предметом, многоликим до бесконечности: кубом. Вот что он опасался увидеть. На самом деле, он уже перешел границу опасений. Он перебрал ступени страха: испуг, страх, ужас. Он поднимался по этим ступеням все выше и выше, открывая для себя состояния, которые прошлое оставляло в тумане.

Вокруг себя он видел только белое. Зеркала не было, но было окно справа. В той позе, в какой он лежал, ему не было видно, что находится по другую сторону. Колин попытался подняться, но не пустили ремни, крепко стягивавшие его ноги и руки. Лишь на правой руке ремень был затянут послабее. В вену на уровне локтя была воткнута игла капельницы, по шлангу которой поступала какая-то жидкость. Он приподнял голову, чтобы осмотреть комнату. Она была белой и пустой, если не считать кровати и двери в пяти с лишним метрах от него. Его обрадовало уже то, что его вытащили из куба. Хотя он ощущал последствия голодовки, ощущение крайней усталости и постоянной головной боли ушло. А что стало с трупом?

Тишину в комнате нарушала лишь капельница – капли падали одна за другой, словно отмеряя проходящее время. Внезапно он услышал щелчок замка. Оторванный от своих размышлений, он спросил себя, следует ли ему притвориться спящим или остаться бодрствующим. Он не успел сделать выбор, потому что в комнату вошел мужчина в черной военной форме без знаков различия и нашивок. Он нес поднос с едой. Черные очки не позволяли Колину увидеть его глаза, но черты лица были определенно европеоидными. Его тело казалось прекрасно тренированным, как у солдата. Неужели напомнило о себе прошлое Колина? Югославия была далеко, кто мог захотеть расквитаться с ним за его участие в той войне? Нет, эту гипотезу он отверг сразу, это было простое совпадение! Появился второй человек, возникший ниоткуда. Полная копия первого. Двое «людей в черном» подошли к Колину. Один поправил капельницу, другой проверил ремни. Как ни странно, Колин молчал. Он хотел встретиться лицом к лицу со своими похитителями, но никогда не задумывался над тем, что им скажет в первый момент. В голове у него роилось множество вопросов, но ни один так и не слетел с губ. Равнодушные к буре, бушевавшей в голове Колина, двое мужчин легко перемещались вокруг него. Подошвы их обуви не производили ни малейшего звука. На их руках были черные кожаные перчатки, что придавало им вид опытных преступников. Каждое движение было точно выверено, что говорило о долгой практике. Колин смотрел на них, но по-настоящему не видел. Следовало ли ему заговорить с ними? Не будет ли это расценено как признак слабости? А что, если они накажут его за то, что он к ним обратился, и отправят обратно в куб, так что все, что он сделал, окажется напрасным?

– Кто вы? Я так больше не могу! Кто вы? – спросил он заплетающимся языком.

Один из двоих сел рядом с ним и, не отвечая, принялся его кормить.

– Нет. Пить.

Он получил стакан воды, который жадно выпил, после чего показал, что готов начать есть. Первые куски шли тяжело. У него было такое ощущение, что он заново открывает для себя вкус продуктов: излишне наперченного незнакомого мяса и даже хлеба. Пока он ел, он не сводил глаз со своего охранника-сиделки. Ему никак не удавалось поймать его взгляд за черными стеклами очков. Коротко подстриженные волосы были слишком ровного цвета, как будто покрашенные. Когда Колин, чей желудок был полон, отказался взять очередной кусок, который первый человек в черном протягивал ему на вилке, второй принялся отсоединять капельницу. Затем оба взяли его под руки и вытащили из комнаты. Самому идти ему было бы трудно – он был не в состоянии держаться на ногах. Несмотря на помощь, его босые ступни спотыкались о неровности почвы. Перед ним стояло большое строение из полированного дерева, новое, образующее букву «U», с двумя боковыми пристройками меньшего размера. Колина удивила сцена, разворачивавшаяся у него перед глазами. Одни люди в черном носили коробки, тогда как другие, казалось, просто бесцельно бродили туда-сюда. Точно муравьи, постоянно находящиеся в движении.

Процессия, которую образовывали они трое, приблизилась к зданию, построенному на отшибе. Сопровождающие открыли дверь, после чего без церемоний швырнули его внутрь, на кафельный пол. Колин не успел ничего сказать, ни даже вскрикнуть, как на него обрушилась мощная струя воды. Удивление и боль быстро сменились радостью, удовольствием от возможности принять душ. Раздевшись, Колин полностью вымылся при помощи небольшого желтого куска мыла, валявшегося там. Мыло имело ванильный аромат, который вернул его мысли к радостям прошлой жизни. В течение пяти минут он добросовестно тер свое тело. Он не помнил, когда в последний раз принимал ванну или душ. Струя прекратилась так же внезапно, как и хлынула. Из-за двери ему швырнули полотенце, такое жесткое, что он чуть не сдирал себе им кожу. Закончив, он надел сухую одежду.