— Что ж поделать? Мне за семьдесят, поздно менять привычки, тем более что ты еще и табак привезла.

— А вы по-прежнему на «Трехгорке»?

— По-прежнему. Только уже не поммастера, а инструктор производственного обучения. К нам на «Трехгорку» пришло много молодежи, совсем зеленой, лет по пятнадцать-шестнадцать, их еще учить да учить…

— Вот вы и стараетесь…

— Куда ж деваться? А еще все лето на крышу взбирался по вечерам.

— Это еще зачем?

— Тушил зажигалки. И Лиза со мной тушила. К слову, жаль, что вы с ней не увидитесь. Она как узнает, что ты была, такой крик поднимет!

— Представляю себе.

— Ну, спи. Я дверь закрою.

Подошел ко мне, осторожно погладил меня по плечу.

— Вот ты и опять дома.

— Мне казалось, что моя комната тоже ушла вместе со мной.

— Ладно, — сказал он. — Спи, фантазерка…

Иван Владимирович знал меня с детства, с того самого дня, как мы переехали на Скатертный. Квартира была большая, как принято было раньше говорить — барская. Высокие потолки, просторный коридор, ванная, даже целых две уборных; очевидно, когда-то, до революции, уборные в квартире были отдельно — для господ и для прислуги.

До сих пор помнится тот самый день, когда мы переехали сюда. До этого мы жили на Самотеке, в подвале старого дома. В наш подвал никогда не заглядывало солнце, и даже в летний зной там было темно и прохладно, а стены сочились сыростью. Должно быть, из-за этого я росла слабенькой, часто болела, и мама не раз говорила:

«Совсем наша Валька захирела…»

И вдруг однажды отец принес ордер на новую комнату.

Что это была за комната! Светлая, два окна, квадратная, двадцать с чем-то метров и вся залитая солнцем. Мама как вошла, сразу же заплакала. Мама была строгая, держалась уверенно, и видеть ее плачущей было как-то непривычно.

Отец удивленно спросил:

— Чего ты плачешь, чудак человек? Радоваться нужно!