— Не надо, — шепчешь ты, ловишь ее руки и сжимаешь в своих. Она не согласна.
— Надо. Обязательно надо. Отпусти мои руки. Так правильно.
— Но, Азиль… — ты в отчаянии от ее непонятливости и детской наивности, ты пытаешься объяснить, путаясь в словах и сгорая от стыда и унижения, и тебе хочется плакать. — Я… не могу.
Это ее не останавливает. Она припадает к тебе всем телом, обвивает руками, целует твои мокрые щеки.
— Обними меня, — говорит она. — Так надо, я знаю.
— Оставь меня, — просишь ты, уже не в силах сдерживать душащие тебя рыдания. — Я не способен любить женщину. Я калека.
— Поплачь, — соглашается она. — Плакать можно. Это хорошо. Но ты должен обязательно быть со мной, тогда ты поправишься.
— Но это неизлечимо. Это навсегда.
— Ну что ты. Я тебя люблю, значит ничего неизлечимого с тобой быть не может. Только мы должны все время быть вместе. И заниматься любовью.
— Но как?
— Как можешь. Обними меня крепче. И поцелуй.
А потом тянутся ночи, похожие одна на другую. Она приходит к тебе, забирается в твою постель и делает такое, что стыдно потом вспомнить. Тебе кажется, что это отвратительно и противоестественно, но ты стискиваешь зубы и терпишь, не пытаясь возражать. У тебя появилась надежда, последняя надежда на чудо, и ты хватаешься за нее, потому что тебе все равно нечего терять.
И где-то через неделю ты вдруг чувствуешь, что ты уже не пол-человека, а немного больше. И с этого момента отчаяние покидает тебя. Навсегда.
— Ты прав, — сказал Кантор, очень серьезно созерцая дым своей сигары. — Насчет отчаяния. Совершенно прав. Так что, после этого она и осталась с тобой?
— Она хотела уйти и вернуться, когда созреет… но я ее не отпустил. Я не смог с ней расстаться.
— Ну и правильно, — согласился Кантор. — А то если бы она опять добиралась к тебе несколько лун, когда ты попал в золотую паутину… Все бы кончилось очень печально. А что тебе сказал его величество кузен?
— Да ничего. Я его сразу с ней познакомил, чтобы он не подумал, будто она какая-то очередная аферистка или вроде того. Сказал, что она моя старая знакомая и погостит у меня немного. В общем, он отнесся к нашим отношениям, как к капризу больного человека, и не стал возражать. Тем более, когда я их знакомил… Ты же знаешь Азиль, она ко всем обращается на «ты». И по-моему, она не знала, что мой кузен король. Я ей сообщил, дескать, познакомься, это мой кузен Шеллар. Она посмотрела на него, как она обычно смотрит, и сказала: «Здравствуй, кузен Шеллар»… Тебе смешно? А он, между прочим, от этого просто растаял. А еще… — Элмар пошатался немного, потом улегся на бок, подперев голову огромным кулаком, и продолжил: — Я упросил ничего ему не говорить, и сделал ему сюрприз. Однажды он пришел, и я вышел ему навстречу. Сам, без посторонней помощи, даже без опоры. И тут-то моего кузена чуть Кондратий не хватил. Я уж даже пожалел, что так его удивил. Ему же слишком сильные чувства противопоказаны… Зато потом он так радовался… А ты еще спрашиваешь, не возражает ли он против моего решения жениться на Азиль. Да он ее просто обожает. Того, что она меня спасла и что она обращается к нему на «ты», уже достаточно, чтобы его очаровать.
Кантор засмеялся.
— Элмар, ты счастлив?
— Да, — без колебаний ответил принц-бастард и перевернулся на живот. — Только одно меня смущает во всем этом… Азиль уже не первый год упорно уговаривает Шеллара с ней переспать, а он ни в какую не соглашается. И из всего этого я делаю печальный вывод, что у моего кузена, как ты говоришь, что-то по-крупному не в порядке, и он нуждается в помощи. А принять ее почему-то не желает. Почему? Боится? Или меня стесняется? Или гордость не позволяет решать свои проблемы с посторонней помощью?