Сметая передние ряды, арба врезалась в сбившийся строй противника, словно выпущенный из баллисты снаряд. Дмитрий налегал на оглоблю, стараясь, насколько это возможно, не снижать хода. Уши снова взорвались противным комариным зудом. Опасность. Снова сверху.

Он остановил бег и поднял вверх дышло, прикрываясь от удара: вражеский воин с боевым молотом вспрыгнул на повозку, решив добраться до него. Одного он не рассчитал — длины рукояти молота, и до Дмитрия дотянуться не мог, бесполезными ударами круша арбу. Но и Дмитрию воина было не достать. Тогда он вздернул дышло еще, ставя повозку на попа. Солдат полетел вверх тормашками.

“Хватит, повеселился”, — пронеслось в голове. Он бросил оглоблю, вскинул щит на руку, вытащил из ножен меч и бросился вперед.

* * *

Тамерлан сделал его пехотинцем. Простым воином, какого может нанять на службу любой десятник в любой харчевне. Он делил войлочную кибитку еще с десятью воинами, имел копье, щит, меч, лук и предписанное количество стрел в колчане. Ему дали оружие и сшили обмундирование (портной долго не решался снять с такого гиганта мерку). Стачали и три пары сапог из грубой, толстой кожи.

Меч его отличался от тех, что носили на поясе воины его десятка[17], — те были слишком малы. Но все-таки он не остался без меча: ун-баши Мансур принес и сунул в руки длинный сверток. Дмитрий развернул грубый войлок и увидел прямой обоюдоострый меч на полторы руки. Бастард. Типичное западноевропейское оружие. Он удивился: откуда такое в кладовых Тамерлана? Меч, видно, долго валялся без дела и успел подернуться ржавчиной. Дмитрий взял ветошь и принялся за дело: очистил клинок от ржавчины, сменил подгнившую оплетку на рукояти. И, конечно, заточил. Оружие ему понравилось: добротно сработано. На цевке клинка он обнаружил клеймо мастера, выковавшего меч, но оно было незнакомо.

Пехота у Тамерлана была не тяжелой — средней. Без доспехов он не остался. Кольчуги, правда, не нашлось — вряд ли у кого-нибудь в ближайшее обозримое столетие будут такие габариты; зато ему досталась кожаная безрукавка с длинным, до колен, подолом, обшитая стальными пластинами, а также с кольчужными рукавами по локоть. Сшили впору, специально для него. Сделали и шлем: плоский наплешник[18] с кольчужной бармицей[19] — Дмитрий получил его еще хранящим тепло кузнечного горна.

Меч, щит, копье и лук со стрелами он получил еще в казарме, а бронь и шлем — уже в походе, топча вместе с десятком, своими новыми товарищами, дорожную пыль.

Его прозвали Гулем[20]. Он сам по незнанию оказался виноват, что получил такое прозвище.

Слухи о появлении около маленького селения у самых песков чудовища долетели и до казарм. Слухи, обросшие красочными подробностями: чудовище ростом с минарет сожрало то ли двоих, то ли всю деревню и ушло назад, в пустыню. И было чудовище злобным дэвом. Солдаты судачили, что, может, чужак и есть тот дэв: заблудился в пустыне, не зная дороги, потерял, что имел, набрел случайно на деревню и напугал своим видом и без того робких землепашцев. Но какой же он дэв: странный, как все иноземцы, но не злобен, а покладист — даром что велик ростом и силен как бык. Блаженный, одним словом: стучит себя в грудь, ревет: “Эмир Темир нукер!” — и смеется, когда над ним хохочут.

Грубая солдатская шутка дала ему прозвище: солдаты обсуждали сплетню и чужака и кто-то со смехом заметил: “Да уж, на гуля он не похож!” Шутка понравилась. Промеж собой воины так и называли его — Гуль. А он однажды отозвался. Так и приклеилось. Он и понятия не имел, что обозначает новое “имя”. Точнее, у него были собственные ассоциации: Гюльчатай, Гулистан… Что-то, связанное с цветком… Он не удивлялся “цветочному” прозвищу — и в средние века люди обладали чувством юмора. Настоящего имени он так никому и не сказал. Зачем? Все равно переиначат на свой лад. И раз уж настоящая жизнь канула в небытие, пусть та же судьба постигнет имя.

Он не знал языка, что, впрочем, не слишком мешало общению с товарищами по десятку. Что надо знать солдату? Обычный набор команд: “бежать”, “лежать”, “направо”, “налево”… Еще такие понятия, конечно, как “жрать”, “спать” и… — остальной словарь можно посмотреть в жизнеописаниях бравого солдата Швейка.

Еще не получив оружия, он стал по восьми часов кряду упражняться с деревянными мечами, которые вырезал по руке сам. Тогда-то и завязалась странная дружба с десятником Мансуром. Тот был рубака изрядный, верткий и быстрый, как ласка, хотя, убрав в ножны меч, становился степенным и спокойным, мало прошибаемым и скупым на слова. Но стоило клинку оказаться в руке десятника — и в ун-баши словно вселялась куча бесов. Мансур сам захотел рубиться с Дмитрием. И они бились от души — сначала на деревяшках, потом на железе. Дмитрию ничего не стоило смести десятника на одной силе, но он предпочитал оттачивать мастерство, ежели уж судьба подкинула ему такого партнера. Появились, впрочем, и другие партнеры, пожелавшие скрестить с ним оружие, — так он выяснил, что общий уровень владения клинком, как ни странно, в это время не столь уж высок.

И ун-баши, и его десяток заставили его призадуматься. Они, похоже, не были мусульманами — не топырили по пять раз на дню зады к небу, творя намаз. И не одни они были такими — находились и другие. Следовательно, у Тамерлана войска были, что называется, с бору по сосенке. Компания собралась разношерстная — только слепой мог бы не заметить: у одних — широкие физиономии с монгольскими плоскими скулами и раскосыми глазами с тяжелым, нависающим веком; у других — “восточные” лица, с миндалевидными карими очами. Первых для себя он окрестил “монголами”, вторых — “набобами”. Причем “набобов” было заметно больше.

Его десяток состоял из “монголов”. Среди низкорослых и раскосых соратников Дмитрий торчал, как груздь среди опят. А им было все равно, дэв он или не дэв. Похоже, им даже приятно было иметь в десятке такое “чудовище”, как он.

Он не собирался становиться пехотинцем — рассчитывал, что великанский, по здешним меркам, рост, сила и умение владеть мечом не пройдут мимо внимания Тамерлана. И не прошли, но не так, как он предполагал. Тамерлан решил иначе.

Но это еще не самое страшное.

Самое страшное — не долгий марш, не изнурительный переход через горы, когда ноги людей и лошадей проваливаются в подтаявший снег. И даже не бой — там инстинкт самосохранения подавляет остальные чувства. А то, что начинается после боя, когда перебит гарнизон и лишь отдельные уцелевшие его солдаты пытаются либо пробиться из крепости и уйти, либо продать свою жизнь подороже, прихватив с собой на тот свет побольше врагов. Когда начинается избиение мирных жителей, не пожелавших сдаться на милость победителя, когда убивают всех подряд без разбора — мужчин, женщин и детей. Когда женщин вытаскивают за волосы из укрытий, куда они попрятались, и насилуют тут же, среди развалин и трупов, а потом перерезают горло или ударом ножа вспарывают живот и оставляют корчиться и умирать. Когда ставят ребенка, в глазах которого ненависть или страх — все зависит от возраста, — и ударом меча сносят ему голову, и та катится по земле с открытыми еще глазами, и беззвучно кричит от боли… Когда выдирают серьги вместе с мочками ушей, когда отрезают пальцы вместе с перстнями, когда…

Дмитрий был на грани срыва: человек не может так просто убивать! Надо иметь какую-то вескую причину, оправдывающую убийства: защита родины, то да се… Хреновый из него вышел наемник…

Он не раз возвращался мыслями к далекой ночи, когда принимал решение, как будет обживаться в мире, куда его забросило. Сейчас тот обалдевший человечек был ему смешон своими нелепыми и растерянными рассуждениями: мол, с места в карьер он удивит всех и вся и возьмет в оборот рыжебородого хромого монарха. Независимости ему захотелось, видите ли… Новая ветвь эволюции — из инженеров в феодалы. Раз — и готово.