Сомнений не осталось – это действительно был Василий Полупуд, товарищ Минского куреня войска Низового Запорожского. Живой и целехонький, насколько я мог судить на расстоянии. Как ему это удалось, непонятно. Но тем не менее – факт в натуральную величину.

– Обниматься, как я понимаю, не будем… – насмешливо произнес Ворон. – Хоть и долго не виделись, да как по мне – и век бы не видать.

– Я тоже тебя не искал. Считал мертвым… – ответил Василий, обнажая саблю. – А коль свиделись, значит, так угодно Господу. Видать, и впрямь пора… Заждались тебя на том свете, иуда.

– Многих я в землю уложил, – атаман разбойников тоже вынул оружие. – Уж и счет потерял. Может, с сотню, а может, и больше. Но, веришь, никого с такой радостью не убивал, как сделаю это сейчас.

Полупуд в словесную перепалку вступать не стал, а лишь взмахнул клинком крест-накрест, чтобы приноровиться к весу чужой сабли, и двинулся вперед.

Ворон тоже не мешкал. Яростно зарычав, он бросился на противника, с ходу нанося целую серию ударов. Клинки ударились с сухим стуком раз, второй, третий… После чего атаман отпрыгнул и посмотрел на левое плечо. Чуть выше локтя на рубахе появилась темная полоса.

– Вот как… Вижу, ты времени зря не терял…

– Это да. А вот ты, я вижу, былую сноровку утратил. Ну, оно и понятно – с басурманами воевать, не беззащитных купцов да переселенцев грабить. Твои жертвы, небось, больше о пощаде молили, чем за оружие брались.

Ворон смолчал, но когда снова бросился вперед, сабля замелькала с удвоенной быстротой. И столь неудержимый натиск таки достиг успеха. Когда бойцы разошлись в очередной раз, похожая полоса темнеющей от крови ткани перечертила рубаху на груди Полупуда.

– А теперь что скажешь? – хвастливо заметил Ворон.

– И на старуху бывает проруха… – пожал плечами запорожец. – Считай, размялись. Теперь можно и всерьез поработать.

Полупуд снова взмахнул клинком крест-накрест, видимо, чужая сабля все же чем-то ему не нравилась. Может, баланс плохой или рукоять не так лежит, но ничего не поделать – другого оружия нет. Потом слегка присел и так, на полусогнутых ногах, словно пританцовывая, засеменил к противнику.

Тот тоже подобрался и впервые за все время не атаковал, а принял защитную стойку.

– Х-ха!

Клинки застучали так часто, словно барабан дробь отбивал. Почти сливаясь в один непрерывный звук. И когда наступила тишина, то стало слышно хриплое дыхание, а Ворон пятился, держа саблю опущенной вниз. При этом левая рука висела плетью.

– Молись, если хочешь… – запорожец тоже дышал тяжело, но голос его при этом звучал даже слегка торжественно. Не торжествующе, не злорадно, как можно было ожидать, а именно так – с грустью. Как произносят последнее слово на могиле человека, при жизни не заслужившего доброго упоминания, но теперь это уже не столь важно. – Авось, хоть какое-то облегчение выпросишь. Я бы не простил, но Господь милостив. Он даже Иуде и Ироду грехи отпустил.

И, как бы давая разбойнику время для покаяния, выжидающе остановился. Но тот и не думал о спасении души. Понимая, что в честном поединке победить запорожца не получится, Ворон прибег к подлости.

– Давай! – крикнул атаман и отпрыгнул в сторону, уходя с линии огня.

– Получи! – рыкнул Типун. Кресало щелкнуло, поджигая порох на пороховой планке, и в то же мгновение я толкнул кормчего в бок ногой. Несильно, едва дотянулся, но чтобы сбить прицел хватило.

Мушкет бабахнул, и пуля ушла в сторону.