Он внимательно посмотрел на незнакомого мужчину, даже парня, напомнил себе, что это всего лишь непутевый слуга Гриша. Что он с ним заговорил? Придет же такое в голову!
— Ну, поди, поди прочь, — ласково, но нетерпеливо сказал Константин Николаевич, — не мешай мне. Я еще посплю немного, что-то слаб сегодня стал.
— Не могу-с, ваше сиятельство, ваш папА очень настоятельно зовет-с. Хочет поговорить о вашей работе с завершением учебы-с, — извинительно, но очень твердо сказал Гриша. Статус папы (или папА на французский манер) был у слуг гораздо выше своего хозяина. Явно ведь не отстанет, паразит.
«Я же учусь, черт побери! — озарило Георгия Васильевича, — вот тебе раз. Как в пословице — десятый раз в первый класс. Но с отцом поговорить надо. Глава семейства, в конце концов».
Учусь — это, в принципе, ничего хорошего. Хотя, вроде бы, уже закачиваю и вроде бы юридический факультет МГУ. С другой стороны, юрфак снова выведет меня на следственно-розыскную работу в полиции. Ура товарищи, то есть господа!".
— Тогда скажи папА, я через некоторое время приду. Буквально через минуту, — настоятельно приговорил Константин Николаевич. Ему обязательно было нужно хотя бы незначительное время покоя. Но как его найти, даже выскоблить? Не мог же он сказать, что новое сознание еще не освоилось в новом теле в новой жизни и ему нужно чуть-чуть осознать себя. Он даже говорит с трудом!
Две его половинки — Георгий Васильевич из XXI века, переброшенный сюда волей природы (бога?) и Константин Николаевич из XIX века, частично оставленный вместе с телом, сейчас объединялись, как физически, так и духовно. И ему было нужно время. Совсем немного, но нужно.
Гриша, не понимая этого, огорчился, — отец же зовет, его сиятельство (!) — но все-таки ушел. Георгий Васильевич мог хотя бы две-три минуты полежать в спокойствии, понять и принять свое преобразование из пожилого пенсионера ХХI века, простого человека из простого слоя в молодого князя XIX века со своим пониманием социальной простоты и уровня богатства. Такой пинок получил, что физический, что ментальный, просто пером не описать!
И на проблемы уровня сознания накладывались трудности «новорожденного» тела. Потерявшее душу, пусть и в самый краткий миг плотской жизни, оно заметно сбоило. Лихорадило сердце, болел живот, то и дело проходили по всему телу нервные волны. Два сознания — одно новое, еще неокрепшее, другое прочное и старое, но уже только в оставшихся остатках — очень разные по чувствам и по времени существования, периодически выдавали различные команды телу.
Впрочем, все это были существенные мелочи. Георгий Васильевич здесь, в XIX веке, оказался в виде сознания, сложного переплетения высших рефлексов и мыслей, а Константин Николаевич лишь в виде простейших реакций и нетрудных рефлексов, дошедших от тела. Думаете, желудок или, например, почки думают? Нет?
Вы будете смеятся, но они думают! И имеют собственное сознание. Но, конечно, гораздо простое, чем у мозга.
Проблемы «вещи в себе» Канта или вольного перевода библии Гегелем на тему богоизбранного народа желудок не решит. На это есть мозг с его высшим сознанием. А вот все остальное они с радостью перетрут.
И эти простые сознания вместе со своими органами (немного даже включая мозг) и образуют личность Константина Николаевича. Несколько ущербную и не имеющую глубоко размышлять. Зато она (личность) контролирует рефлексы тела и подсказывает сознанию Георгия Васильевича воспоминания этой жизни. Объективная и субъективная половинки легко соединятся.
Им бы еще время, хотя бы всего ничего.
Увы, у него оказалась примерно всего лишь положенная им же минута. Потом пришел обеспокоенный отец. «Николай Анатольевич, — зафиксировала местная часть попаданца, — заботится о сыне».
Константин Николаевич из уважения (отец все же!) вынужден был хотя бы сесть на диване. У него еще поболивала голова и немела левая рука, но в остальном он уже почти адаптировался. Операция по переносу личности благополучно прошла, но не совсем окончательно.
Две личности и тело по-прежнему существовали по отдельности. «Я как кофе три в одном, — мелькнуло у Константина Николаевича, — буду как иностранец с переводчиком. Они мне „мур-мур“, а я пока все не перетру, не отвечу».
— Не вставай, наверняка, это у тебя усталость и нервный срыв, — махнул Николай Анатольевич рукой на движения сына, — я бы и к тебе не пришел, но проклятая жизнь требует. И надменное начальство. Университет ты окончил и слава богу. Надо дальше жить. От того, как ты начнешь новое житье, пойдет и вся жизнь. И все чиновничья карьера.
— Ага. — начал вспоминать Константин Николаевич, — на неделе я окончил, наконец-то обучение в МГУ и сдал важный госэкзамен, или, как он здесь называется, окончательное испытание. Фу, а я уже испугался, что снова придется учится! Нет, не надо и даже на днях мы отметили все это в ресторане.
Он попытался припомнить, какое это было учреждение, но память у недавнего прошлого князя Долгорукого подводила. Не потому, что оперативная память была плохой или плохо работала из-за появления попаданца.