Будучи довольно регулярным посетителем пончиковой Данди, я заметил витрину этой комиссионки давно, еще на первом курсе. Поначалу, меня забавляли эти видавшие виды манекены и их старомодные костюмы. Мне также нравилось смотреть и на другие предметы в витрине: старые столовые приборы, вазы, грампластинки, даже пару картин в рамах. Но потом, направляясь в закусочную как-то вечером один, я задержался у витрины чуть дольше обычного. Именно тогда я осознал, что манекены, одежда, и вообще практически все, что выставлялось в этой витрине, представляло собой артефакты, оставшиеся от мертвых людей.

От этой мысли мне стало тоскливо и не по себе.

Проходя в следующий раз в пончиковую, я перешел на другую сторону улицы, чтобы не смотреть на витрину комиссионки. Но это не помогло - я все равно знал, что она там.

После этого, я стал избегать закусочной Данди. В принципе, всерьез намеревался никогда в нее не ходить, но однажды, теплым вечером поздней весны в прошлом году, мы с Холли гуляли по городу. Я знал, что мы прошли уже довольно большое расстояние, но моим вниманием владела Холли, а не наше местоположение. Мы держались за руки. Внезапно, она остановилась. Я тоже. И оказался лицом к лицу с витриной комиссионки.

- Ни фига себе! - сказала она, - Ты только глянь на это всё.

Я глянул. Но когда Холли была рядом, я не ощущал мрачного дыхания тлена.

- Вон Кларк Гейбл стоит, - сказал я.

- Похоже, половину его усов унесло ветром.

Я рассмеялся.

- А это что, типа, Скарлет? - спросила она.

- Скорее Зельда (1), мне кажется.

- Но это должна быть Скарлет, больше некому.

- Ну, возможно.

- Если ты хочешь, чтобы это была Зельда...

- Нет, я не против.

- Она же была в его книгах, да?

- Вроде бы. Она, вроде, есть в "Ночь нежна" (2), но он не называл ее там Зельдой.

Холли повернулась ко мне лицом и обвила меня руками, как часто делала - не совсем обнимая, а лишь слегка прижимаясь ко мне, так чтобы я почувствовал прикосновение ее груди, когда она запрокинула голову, чтобы посмотреть мне в глаза.

- А я в твоей книге буду когда-нибудь? - спросила она.

- Конечно, будешь, - меня всегда смущало и будоражило воображение, когда она говорила обо мне как о писателе, словно всерьез верила, что это возможно.