Обходит меня, забирается к нему на колено, обнимает за шею и целует в щеку.
— Папулечка, не ругайся на нас, пожалуйста. Мы тебя очень любим.
— А его? — отец кивает на меня. — Захара ты тоже любишь? Как мужчину, не как брата? — его голос снова просаживается. На напряженной шее проступают вены и мышцы, кадык ходит ходуном.
— Давно, — малышка опускает взгляд. — Очень-очень сильно люблю.
От ее слов мое сердце с тройным усилием начинает качать кровь. Тепло и приятно. Это все про нее.
— Вы понимаете, что вы делаете? — отец смотрит на меня, машинально поглаживая Стасю по волосам. — Мне насрать на вопросы, которые будут возникать у людей, не посвящённых в подробности вашего происхождения. Что будет, если у вас ничего не выйдет?! В прошлый раз я собирал по кускам одного ребенка. В этот раз придется собирать двоих?! Это все внутри семьи, Захар! Вам даже спрятаться друг от друга будет негде! Или все? Семье конец? Тебе двадцать два, ей восемнадцать. У вас еще гормоны не улеглись! Интересно, хочется, потому что нельзя. А дальше что? Какие последствия будут у этой связи, дети?!
Отец ссаживает Стасю с колен. Резко встает. Сдавливает виски пальцами. Проходится ладонями по карманам штанов.
— Сигарету дай, — просит у меня.
Ухожу в прихожую, нахожу в куртке пачку. Возвращаюсь к ним.
Мышонок забралась с ногами на табуретку. Отец стоит у приоткрытого окна, терзает зажигалку. Протягиваю ему сигареты, вытащив себе одну. Он дает прикурить. Синхронно затягиваемся и выпускаем дым на улицу.
— Если у вас не получится, я не смогу выбрать сторону. Чтобы не ударило в ваши головы, вы все равно для меня дети. Мои, вашу же…. Дети! Я вот ее, — машет рукой на притихшую Стасю, — на руках держал, когда родилась. Крестить ездили с ее отцом. Я тогда обещание дал, что буду оберегать его дочь как свою, еще не зная, что случится трагедия. Я помню ее первые шаги, помню первые слова и первый утренник на двадцать третье февраля, когда я мчался из командировки, чтобы услышать стихотворение, которое они учили с мамой для папы и братика. Помню, как в младших классах ты дрался за нее, а я ходил к директору и гордо объяснял, что мой сын — настоящий мужчина, он защищает семью. Она за тобой хвостиком бегала. Захар гулять, и ей надо. Захар что-то ест и ей надо обязательно именно такое же и в такую же тарелку. Ты в армию ушел, она ночами по квартире бродила и спала в твоей комнате. Сидела за столом на том месте, где обычно сидел ты. Я всегда поражался настолько сильной привязанности. Но никогда даже не думал в сторону других отношений между вами. Вы же брат и сестра. Для меня всегда было так…
Он замолкает. Тушит сигарету, достает следующую. Затягивается. Долго смотрит в стекло на срывающийся с веток снег.
— Разочарован? — тоже достаю еще одну сигарету.
— Нет, — выдыхает вместе с дымом. — Страшно, — признается отец, глядя мне в глаза. — За вас обоих. За ваши сердца и ваши души. За нашу семью. Все остальное решаемо. Детка, иди сюда, — тянет руку к мышонку.
Она слезает с табуретки, шлепает босыми ногами к отцу и ныряет в его объятия. Папа крепко прижимает к себе дочь, целует ее в макушку.
— Поехали домой. Там мать что-то стряпает вкусное. Я обещал вас привезти. И детка, скулу ему замажь. Мама расстроится.
Через час садимся в машину отца. Стася сзади. Я за руль, потому что у нашего родителя все еще подрагивают руки. Он постукивает пальцами по колену, глядя в лобовое и думая о чем-то своем до самого дома.
Паркуюсь у подъезда.
— Беги домой, детка. Мне с Захаром надо обсудить ещё кое-что без детских ушей.
Мышонку хватает ума не спорить. Она быстро убегает в подъезд, а мы снова курим.