- Водку ему, - ворчливо отозвался кашеваривший Жан-Пьер, - Ты бы лучше конины где-нибудь раздобыл, а то этого кусочка даже младенцу маловато будет, а нас здесь десяток.

- Я вот подожду, пока ты сдохнешь и, пожалуй, тебя попробую - оскалился Удэ, - Вон, почитай уже месяц, как нормально не ели, а ты все так же упитан. Он опять засмеялся своим лающим смехом.

Сидевшие вокруг костра заржали удачной, по их мнению, шутке. Смертью солдата не удивить, а после этого похода, смерть, иногда, и вовсе была избавлением.

- Все, хватит зубоскалить, - строго сказал Жан-Пьер, - Варево уже закипело, так что налетайте, пока не остыло. Сидящие вокруг костра солдаты зашевелились, подставляя кружки и миски под черпак, которым ловко орудовал кашевар. У них еще оставалось немного сухарей и галеты, которыми они разнообразили этот скудный рацион. Когда котелок опустел, Удэ облизнул свою ложку и спросил:

- Помнишь Мишеля, того усатого, который был с нами при Смоленске?

- Еще бы, ответил Огюст, - Этот прохвост до сих пор должен мне двадцать франков.

- Ну, ты их еще долго не увидишь, - ухмыльнулся капрал, - Его перевели в корпус Нея, и после ранения отправили на родину.

- Наверное, теперь он по Парижу прогуливается, а мы здесь мерзнем, - пробурчал Огюст, - А откуда ты о нем узнал?

- Недавно, на привале, разговорился с одним гренадером. Вспоминали общих товарищей. Он мне и рассказал о Мишеле - они сражались вместе под Красным, где Мишеля ранили. Впрочем, может это и к лучшему, а то замерз бы где-нибудь по дороге. Удэ закончил рассказ и спросил:

- А что говорит капитан? Огюст пожал плечами и ответил:

- Нам приказано оставаться здесь, пока все не пройдут. Удэ нахмурился:

- Половина и так здесь останутся, - сказал он, указывая вниз на толпу, скопившуюся у моста. Он был прав. Люди сидели у редких костров, пытаясь хоть как-то согреться. Многие приваливались к телегам или к своим товарищам, стараясь обмануть холод. Апатия, предвестница смерти витала в воздухе. Вдруг, издалека, раздались звуки выстрелов.

- Началось, - мрачно заметил капрал. Он выхватил свое ружье из пирамиды и побежал в колонну, которая строилась вокруг капитана Ожерона. Судя по отдаленному гулу, это были казаки или регулярная конница, а их лучше встречать в каре. В рассыпном строю против них много не навоюешь.

Люди внизу зашевелились, раздались крики, плач. Вскорости появились несколько всадников, которые подскакали к палатке полковника. Оказалось, что передовые части русских, из армии адмирала Чичагова, находятся в двух милях от переправы. На подходе к мостам началось столпотворение. Все пришло в движение; охранявшие переправу солдаты и кирасиры, с трудом сдерживали этот натиск. Началась давка.

Гул копыт нарастал. На соседнем пригорке показалась линия всадников и их оголенные клинки поблескивали на тусклом зимнем солнце. Огюст оглянулся назад, в сторону ставшей столь далекой переправы, и последнее, что он увидел перед боем, был слегка припорошенный снегом возок императора, пересекающий мост на запад. А гул копыт все нарастал.

Глава 4

Рождество 1812 года я отмечал в Петербурге. Столица гудела Рождественскими балами. Настроение у всех было приподнятое. Бонапарт покинул Россию и на глазах у изумленной Европы, непобедимый доселе полководец, фактически бежал, а его армия не существовала более.

Двадцать пятого декабря Александр издал манифест об окончании Отечественной войны. В манифесте предписывалось ежегодно, на Рождество, отмечать День Победы[1]. Прочитав манифест, я поразился, так как это очень походило на столь знакомый День Победы - 9 мая, который тоже праздновался в честь окончания Отечественной войны. И вообще, очень многое из происходящих событий напоминало мне о другой Отечественной войне - войне с немцами. В обоих случаях Россия воевала с завоевателем, покорившем большинство Европы, и в каждом случае сначала никто не сомневался в поражении России, ибо захватчики доходили до Москвы. Но, как и сто тридцать лет спустя, страна выстояла, попросту поглотив орды завоевателей. Кстати, единственным европейским союзником в обеих войнах являлась Англия. И наконец, и сейчас и в моем будущем, русская армия, наученная кровавым опытом, превратилась в грозную силу и жандарма Европы.

Под Рождество я впервые увидел старших братьев. Александр, будучи занят военными делами, к нам не наведывался и, указывая на тревожные времена, настаивал, чтобы мы оставались в Гатчине. Впрочем, это было к лучшему. Месяц, проведенный в этом мире, не прошел для меня даром. Несмотря на память реципиента, мое поведение могло выдать меня. Не так уж это и легко 32 летнему мужику, попасть в тело шестнадцатилетнего подростка царских кровей, и вести себя естественно. Добавьте двести лет разницы во времени и понятиях, и вы поймете, что это практически невозможно. Даже если я помнил, с кем разговариваю, я не знал, что и как говорить. А жесты? Ведь разница в характере и темпераменте влияла на мою жестикуляцию. Да и к телу реципиента еще требовалось привыкнуть. Разный возраст, рост, мускулы лица, звук голоса. Пришлось взвешивать каждое слово, делать физические упражнения и гримасничать, чтобы привыкнуть к новой оболочке. Мне очень помогло общее состояние тревоги и напряжения. Окружающие стали более рассеяны, что позволяло ссылаться на обстоятельства, или уводить разговор на новости из армии.

На этой веренице торжеств, я успел познакомиться со всеми мало-мальски значимыми сановниками империи. После первой беседы напряжение спало и все пошло как по маслу. Разговоры сводилось к нескольким стандартным темам: о победе русского оружия, о мудрости моего брата, не желавшего вести переговоры с Наполеоном и о прекрасном бале, на котором мы сейчас находимся. Более старые из придворных, позволяли себе сказать, насколько я вырос и возмужал. Поэтому, поднаторев в светских беседах на первом балу, на остальных я чувствовал себя увереннее, сводя беседу к знакомым штампам.