Оглядываясь назад, я думаю: почему именно с ним я начал общаться, а не с другими ребятами? И только сейчас понимаю: у всех уже был сложившийся коллектив, все друг с другом дружили, и им не было никакой нужды искать моего общества. Семён же, напротив, был изгоем, и я для него был шансом найти хоть кого-то, кто не стал бы его унижать либо подтрунивать над ним. А я, поскольку был мальчиком воспитанным, общался с соседом по парте вежливо и незлобно.

К сожалению, Семён учился в школе, где дети с раннего детства исповедовали законы волчьей стаи, а потому он, как это часто бывает в подобных случаях, принял обыкновенную вежливость за симпатию.

Мне хотелось с кем-нибудь познакомиться, подружиться, однако я, не знаю уж почему, не сделал этого сразу. Помню, во время первой перемены ребята побежали в коридор играть в футбол. В качестве мяча они использовали несколько скомканных листов бумаги, замотанных скотчем.

У нас во дворе – в смысле, на Ленинском, – никто не играл в футбол, поэтому играл я плохо. Мне не хотелось в первый же день показать собственную неспособность делать что-то хуже других, и потому я просто стоял и наблюдал, как играют другие.

С моей стороны это было стратегической ошибкой: одноклассники восприняли меня как ещё одного изгоя, который не слишком-то стремится общаться с ними. Однако они не стали сразу нападать на меня. Думаю, произойди это сразу, я быстро бы проявил лёгкую демонстрацию силы, и мои одноклассники стали бы мне друзьями. Но всё произошло по-другому.

Сначала я более-менее познакомился с классом. Ребята присмотрелись ко мне. Поскольку никто активно не нападал на меня, я вёл себя очень спокойно. А моим одноклассникам отсутствие исходящей агрессии казалось признаком слабости.

Я не помню, чтобы кто-то пытался со мной поссориться, не помню, чтобы я с кем-то ругался. Просто в какой-то момент я понял, что мои одноклассники не являются моими друзьями.

С кем-то я хорошо общался, с кем-то общался нейтрально, но у меня не было явных врагов. Первым мальчиком, с которым мы поссорились, был Нафан. Не смогу сейчас точно воспроизвести его фамилии, – это был самый обычный армянский мальчик. Кажется, фамилия звучала Талмаян, но могу ошибаться.

Мы с ним поначалу неплохо общались, но потом некоторые мои одноклассники, которые вполне подходили в категорию «крутые ребята», стали к нему задираться. Не то чтобы мы с Нафаном были друзьями, но и врагами мы тоже не были.

Помню, как-то Петя Рыбаков, парень из моего класса, спросил меня:

– А чё ты общаешься с этим чуркой?

– А почему нет? – спросил я.

– Да ты чё? – возмутился он. – Да ты посмотри на него! Посмотри, как он себя ведёт! Ходит тут, постоянно улыбается, строит из себя крутого.

Не хочу оправдываться. Я не стал задумываться, чем таким мог Нафан обидеть Петю. Я не помню, чтобы Нафан вёл себя как-то невежливо, – один из немногих в нашем классе, он был хорошо воспитан.

Но как-то, когда мы играли в футбол, Нафан задел ногой не мяч, а меня, – вполне обычная ситуация в игре. Я не обратил на это внимания и думал продолжить игру, когда вмешался Петя. Он сказал:

– Пацаны, давайте остановим игру – у нас пенальти!

Я возразил, что по правилам не должно было быть никакого пенальти, но ребята из моей команды настаивали.

– Он тебя задел, ты чё, не видел? – спросил Петя.

– Да ничего, это же игра, – отозвался я.

– Ни хуя, пускай смотрит за своими ногами! – крикнул Петя.